— Ерунда. А гражданская авиация? Куда тебя отвезти? Куда ты хочешь, Вера?
— Я хочу домой, — неожиданно сказала Вера упавшим голосом и стала объяснять, что ей необходимо домой, у нее дежурство по дому и что к подруге она теперь опоздала.
— Останься, — попросил я, — ведь послезавтра я уезжаю.
— Не могу, Саша, — сказала она, — ты же понимаешь!
Я понимал и отпустил ее.
— Я приду завтра, — сказала Вера.
Когда тревога кончилась, мы спустились вниз. У гастронома стояла шумная длинная очередь, а на улице было пусто и тоскливо, как осенью в бесконечный дождь. Я проводил Веру и долго не отпускал у ворот ее дома, и Вера в шутку пригласила меня подежурить вдвоем. Я согласился, но тогда она испугалась, что я действительно вздумаю остаться.
Я вернулся в гостиницу. В ту ночь я долго спрашивал себя, как все это случилось. Я не мог этого объяснить, но Вера все время была у меня перед глазами.
Я не мог не думать, не заботиться о ней, не волноваться о ее жизни, и я ходил от шкафа к постели и спрашивал себя: да когда же, когда и как это случилось?
Весь следующий свободный день я ждал ее, не уходил далеко от гостиницы.
Я читал тревожные сводки Информбюро, завтракал, сидел в садике у гостиницы. Что бы я ни делал — она была со мной. Я думал о билете для Веры, о пропуске для Веры, о том, что ей необходимо уехать. В этот день я, кажется, не мог думать ни о чем другом.
Когда я вернулся к ужину, администратор мне сказал, что какая-то гражданка спрашивала меня.
Не дожидаясь лифта, я взлетел на шестой этаж будто на крыльях. Возле столика коридорной сидела, конечно же, Вера.
— Как это я тебя не встретил? Я не уходил далеко от гостиницы...
— Саша, — перебила Вера, — я сегодня, то есть завтра, ну да, в час ночи, уезжаю под Новгород рыть окопы, на целую неделю.
Только тут я заметил, что она с чемоданчиком и лопатой. Большая огородная лопата выглядела довольно странно на ковре.
Мы вошли в номер, и я сразу же принялся с этакой категоричностью доказывать, что ей совершенно необходимо уехать из Ленинграда, уехать немедленно. Я даже кричал. Я уговаривал ее уехать и чувствовал, как я сам не хочу, чтобы она уезжала.
— Мы только встретились, а ты уже гонишь меня! — с удивлением сказала Вера.
— Но ведь меня тоже не будет здесь! И мы все равно, понимаешь, все равно не встретимся раньше отпуска или какого-нибудь чуда.
— Ну вот и случится чудо. Все же мы будем близко, мне будет казаться, что мы совсем рядом. Так лучше.
— Это мало вероятно. Вот и сегодня: я здесь, а ты должна уехать.
— У нас впереди еще несколько часов... Несколько часов, — повторила Вера, — это много! Посмотри лучше, какие я достала в «Норде» булочки, они везде уже исчезли.
Я уступил не сразу. Я долго спорил с ней, радуясь в душе, что она остается.
Принесли чай без сахара.
— Вот видишь, — сказала Вера, — а я захватила с собой сахар. Выходит, что я лучше ориентируюсь в создавшейся обстановке, чем некоторые военные...
Она была в синей рабочей куртке и лыжных штанах.
— Правда, я смешная? Ты не смотри на меня. Это, конечно, не очень красиво, но копать землю в них удобнее.
— Ты не смешная. Ты хорошая!
— А ведь я останусь у тебя до самого отъезда, не прогонишь?
— Что за глупый вопрос! — сказал я и вспомнил, что гостей выпроваживают после десяти и что надо во что бы то ни стало отстоять Веру.
Вера вдруг поставила стакан с чаем на стол, прислушалась.
— Снова тревога?
— Нет, это машина.
— Запиши еще раз мой адрес. Где твоя книжка, я сама запишу...
Я сказал, что оставил записную книжку в старом кителе Калугина в части.
— Но вот же записная книжка.
— Это старая, а ты у меня в новой.
— Кто у тебя тут, в старой? — Вера с любопытством стала перелистывать книжку. — Вот Воронина, кто это?
Я вспомнил Танечку Воронину, девушку со вздернутым розовым носиком, с которой я не так уж давно ходил в театр, когда приезжал из училища. Как это было недавно и как давно! Вера требовательно смотрела на меня, и я рассказал все, что знал о Ворониной, обо всем, что привлекало меня в ней. К моему удивлению, рассказ оказался довольно коротким и неинтересным: почему же так, неужели в ней нет ничего по-настоящему хорошего? Вера осталась довольна моим рассказом. Потом спросила о Ложкиной, о том, какая она, как смеется, какие у нее глаза. Катя Ложкина тоже не вызвала у нее интереса. И я сказал, что это очень славная, способная девушка, химик, влюбленный в свое дело, с железным характером: она многого добьется в жизни. Я даже обиделся за Катю. Вера отнеслась снисходительно к моему желанию быть справедливым. Я так настойчиво хвалил Ложкину, что Вера рассмеялась: