«Товарищ командир, — сказал, наверно, Ярошенко, — у меня что-то с ориентирами».
«Что?»
«Не появляются».
«Проверьте курс».
О, я хорошо знаю этот разговор! Ярошенко снова берется за расчеты. Но цифры пляшут перед глазами, пляшут стрелки приборов, голова под шлемом, наверно, становится мокрой. Бесконечно долго производит он расчеты. И вдруг он видит цель.
«С опозданием на шесть минут», — кричит Калугин в микрофон.
Но тут уже некогда разговаривать: надо заходить на станцию. На путях столпотворение составов.
«Как и предполагали, — говорит, наверно, Калугин, — подбрасывают артиллерию».
На путях стоят платформы, укрытые брезентом, и сверху ветви елей. Что может быть под ветвями? Скорее всего орудия.
Он проносится над станцией почти на бреющем. Вон на шпалах немец с ведром. Он поворачивает голову к небу, видит советский самолет и прячется под вагон.
Штурман, наверно, пытается сосчитать составы, но это ни к чему. Фотографирует, не надеясь на успех: света мало, солнце где-то заблудилось в облаках. И они уходят вверх.
«Дай им прикурить, штурман», — кричит Калугин и кладет самолет вдоль дороги.
Ярошенко сбрасывает четыре сотки и на вираже видит, как они рвутся. Немецкие зенитки уже завели разговор, но Вася уходит, быстро уходит. Экипажу весело: замечательное чувство, когда знаешь, что задание выполнил.
«Давай точный курс!» — кричит в переговорную трубку Калугин.
Они потеряли минут шесть при выходе к цели, а полет — на пределе радиуса. Если теперь отклониться — не хватит горючего.
На земле легкий туман, нельзя сверяться по ориентирам. Под кабиной туман, они врезались в полосу дождя.
«Ты точно рассчитал маршрут?»
«Точно», — говорит Ярошенко, и он не понимает, что это неправда. И мне больно за Ярошенко, мне больно оттого, что я не был там на его месте, на своем месте.
Я вижу все это, словно сам лечу с ними.
Дождь продолжается. Он сечет в смотровое стекло, оно молочно-белое и блестит. Над приборами спокойно горят лампочки. Ярошенко с напряжением глядит на часы, на компас. Фосфорически светятся стрелки и цифры: часы отсчитывают минуты. Ровно тянут моторы. Приборы показывают, как с каждой минутой моторы поглощают свою пищу, неизменно и точно.
Идет дождь.
Вот они перевалили за половину, за три четверти пути. Под крыльями в непогоде не видно линии фронта. Горючее на исходе, мотор принимает последние порции пищи.
Дождь.
Они перевалили линию фронта, а города не видно, хотя он заметен даже затемненный, даже в сумерки: каналы и реки отливают лунным зеленоватым серебром.
Под крыльями Ярошенко угадывает лес и поля. Под крыльями туман, перламутровый сумрак, тени и дождь.
«Где же мы перелетели фронт? — силится понять Ярошенко. — Насколько отклонились? Куда отклонились?»
«Где мы, Ярошенко?» — слышит он взволнованный голос Калугина.
Ярошенко молчит, он не может отвести глаз от стрелки бензомера. Неумолимо ползет она к нулю.
«Где мы, черт побери?»
Что может он ответить?
«Ничего не понимаю, — наверно, говорит Ярошенко, — ориентиров нет, по расчету времени должны сейчас выйти».
«Ты врешь или приборы врут? Провались ты со своими расчетами!»
Может быть, Ярошенко пытается пошутить в ответ — он веселый парень, — но ему не до шуток. Я знаю Ярошенко и всё это очень ясно вижу.
Приборы не врут. Когда же он ошибся? Лихорадочно перебирает Ярошенко в памяти отрезки пути.
— Не нора ли, товарищ младший лейтенант? Тут я его, значит, спрашиваю, — волнуясь и жестикулируя, повествует Сеня Котов.
Еще бы не пора! Но Ярошенко отвечает:
«Не торопись!»
И вдруг в наушники он слышит позывные и голос командира с КП:
«Девятый, у вас истекает время».
«Видимость плохая, сбились с маршрута, принимаю решение», — отвечает Калугин.
«Где мы находимся?» — допытывается он у штурмана.
Я понимаю, что тревожит Калугина.
Стрелка бензомера ползет к нулю.
«Иду на вынужденную», — объявляет штурману Калугин. У него деревянный голос.
Стрелка бензомера на нуле.
Хорошо, что дождь перестал. Теперь видна ослепительно желтая полоса солнечного света, пробивающаяся сквозь облака и дымку.
Садиться надо на полянке. У них много шансов скапотировать, и экипаж это отлично понимает. Но выхода нет. Еще минута — и пропеллер остановится в воздухе. Под ними, по всей вероятности, поле, а там межи и канавы. Самолет должен скапотировать, и это почти неизбежно при посадке на колеса.