Я не заметил, как зашипела вода, выплескиваясь из носика чайника на раскаленный чугун, и как еще раз хлопнула дверь на пружине и передо мной выросла фигура майора Соловьева, осыпанная снегом.
Я сразу понял по его виду, что он всё знает: такой он был веселый и счастливый.
— Ну, Борисов, дождались!.. Поздравляю!.. — сказал он торжественна и подошел к карте.
Мы долго молча рассматривали новую линию фронта, и лицо майора, мокрое от растаявшего снега, светилось от удовольствия. Потом майор повернулся ко мне и сказал неожиданно резко и с накипевшей злостью:
— Ничего, Борисов, и у нас дела пойдут в гору! Подожди, Ленинград им покажет!.. За все покажет! Подожди, Борисов, потерпи!
Майор подошел к печурке, протянул красные от холода руки к накалившимся дверцам и, смягчаясь, сказал:
— Как работается, старший лейтенант?.. Знаю, что порядок. Проведете с краснофлотцами беседу о международном положении.
Это было неожиданно.
— Есть провести беседу... Но...
— Видишь ли, Борисов, — пояснил Соловьев, — у тебя пока время свободное, так грех, чтобы оно убегало.
— Меня удивляет ваше предложение, товарищ майор.
— Почему?
— Пожалуй, можно и не объяснять, — сказал я.
— А вы и не объясняйте, старший лейтенант. Работайте.
Это было, конечно, приятно, но странно. Политработы я не вел и вообще никогда не числился в теоретиках, больше тройки по истории партии не получал — и вдруг выступить с докладом! Удивительные идеи бывают у нашего Соловьева.
Зазвонил телефон. В трубке я услышал голос комсомольского секретаря Величко.
— Здорово, Борисов! За тобой должок по членским взносам, так что заходи, уплатишь, а заодно и литературу возьмешь, я тебе кое-что к докладу приготовил... Ну, как здоровье и все прочее?
— Спасибо за литературу, — сказал я, — утром зайду.
Я вышел из землянки по шаткой лесенке. Положительно, я не мог сейчас заниматься своими бумагами.
На земле лежал нежный белый покров. В облаках быстро катилась луна, и снег сверкал ослепительно чистый в лунном свете. Пронеслась над городом шальная метель, засыпала всё вокруг и стихла. Потеплело. Искрясь, кружились в воздухе одинокие белые звездочки и колючие иголки.
На огромном поле аэродрома рота краснофлотцев, освещенная луной, убирала снег лопатами из фанеры.
В такую лунную ночь с тихим снежком удобно бомбить. К черту, не надо об этом думать!
В такую лунную мирную ночь хорошо ехать в деревенских санях рядом с Верой, укутать ноги потеплее и смотреть, как тают снежинки на ее лице, а я этого никогда не видел.
Вспоминается детство. Вот в такую лунную ночь в жарко натопленной комнате, когда слышен только ход сонного маятника, хорошо подойти к окну и сквозь мутнеющее от мороза стекло всматриваться в снежные искры, в белые тихие крыши, в звезды, огромные, как елочные орехи, с иголочками-лучами.
Тяжело в такую ночь одному и вместе с тем хорошо. Тяжело потому, что хочется поделиться с близким человеком, а нет его под рукой, и хорошо: что-то поет в тебе и кажется — всё возможно. Всё хорошее возможно в такую минуту.
Я подошел к командиру роты. Он сидел на подножке маслозаправщика и с ожесточением смотрел на небо.
— Ишь, навалила, прорва, — сказал он, подвигаясь и освобождая мне место. — Ну и погода. То снег, то дождь — шут его знает, что за климат. Вот у нас в Сибири: если жара, так жарко, если мороз — так мороз. Порядок. А здесь, скажем, сейчас холодно, глядишь — завтра все равно летать нельзя: туманит, и к вечеру снова снег, и опять убирай... Нелегко воевать лопатой, — закончил он, словно я спорил с ним.
— А нельзя ли у вас лопату?
— А хоть десяток, вон у сосенки, — хмуро ответил лейтенант, видимо, обиженный тем, что беседа не состоялась.
Я взял лопату и пошел к полосе.
— Нашего полку прибыло, ребята! Становись сюда, товарищ командир, — сказал крайний краснофлотец.
Снегу было много, полоса огромная. Я стал рядом и принялся сгребать с полосы. Снег так и летел из-под лопат. Скоро к нашему краю подъехала машина, и за несколько минут мы навалили полный кузов. Серебристая в свете луны пыль летала в воздухе. Бушлаты и ушанки краснофлотцев побелели.
— Ну, теперь перекур! — объявил мой сосед.
Человека четыре, работавших рядом, отошли к палатке у старта. В палатке лежали свежие сосновые ветки и горел фонарь. У входа стоял бачок с водой и кружкой на медной цепочке.
Мой сосед достал кисет с махоркой и протянул мне:
— Покурите, товарищ летчик, нашего.