— Прошу!
Господин с сигарой брезгливо отодвинулся:
— Идите… Идите спать, молодой человек.
Прапорщик, не обидевшись, отошёл.
— Да, так я говорю… Будем набеги делать, — продолжал свою мысль лысый. — За хлебом, за углём, за пленниками, наконец!
— Набеги, набеги, — разозлился господин с сигарой, и сумочки под его глазами задрожали. — Хватит, набегались!.. За Перекоп нам и носу казать на надо. А надо бы тут, в Крыму, развить земледелие, коммерцию… Показать наглядно: вон у большевиков мужик с голоду пухнет, а у нас благоденствует. Смотри, Россия, и выбирай!..
Прапорщик между тем успел пнуть своей игрушкой ещё кого-то из ресторанных посетителей и теперь вернулся к столику, где решались судьбы России.
— Р-руки вверх! — приказал прапорщик, забыв, что этих двух уже пугал.
Лысый вышел из себя:
— Ну что это, господи! Уберите же его. Это омерзительно!
На прапорщика закричали с других столиков:
— Лукашевич!.. Хватит тебе!.. Надоел!..
— А где Брусенцов?.. — вспомнил вдруг прапорщик. — Где мой Саша Брусенцов?
— Вот это правильно. Иди к нему… Он у себя в номере.
Прапорщик Лукашевич, ушибаясь о столы, пошёл к выходу Официант распахнул двери и выпустил его в вестибюль гостиницы.
Пройдя по тёмному гостиничному коридору, прапорщик отыскал нужный ему номер. Нацелившись зажигалкой, он толкнул ногой дверь и скомандовал:
— Руки вверх!
В ответ из тёмной комнаты ударило узкое пламя, грохнул выстрел. Прапорщик постоял секунду и упал головой вперёд…
В номере зажёгся свет. На кровати у стены сидел голый до пояса человек с пистолетом «манлихер» в руке. Рядом с ним лежала, зарывшись лицом в подушку, женщина. Видны были только спутанные длинные волосы.
Человек поглядел на того, кого только что застрелил, увидел погоны на узеньких плечах, светлый стриженый затылок и растерянно сказал:
— Так… Очень мило.
Из коридора слышалось хлопанье дверей, быстрый топот каблуков — соседи бежали узнать, в чём дело. Маленький номер сразу заполнился людьми, по большей части офицерами.
— Кого это?.. Что случилось? — спрашивали они друг у друга.
Стрелявший объяснил:
— Это Серёжка Лукашевич… Я в темноте не узнал.
В номер торопливо вошёл загорелый плечистый полковник. За ним шла девушка — сестра милосердия.
— Поручик Брусенцов! Что здесь происходит? — недовольно спросил полковник. — Кто стрелял?
Брусенцов встал было с постели, потянув за собой простыню, которой прикрывался. Но простыня была одна на двоих. Ойкнув, женщина рванула её на себя, и Брусенцову пришлось снова сесть. Так, сидя, он и отвечал полковнику:
— Стрелял, естественно, я… — Он со злобой поглядел на тяжёлый австрийский пистолет. — В комнату кто-то ворвался и заорал: руки вверх!.. А у меня под подушкой пистолет. Я и выстрелил… А это, оказывается, Лукашевич, адъютант Миронова… Что, зачем — понять не могу!..
— Попрошу имя и фамилию вашей дамы, — сказал полковник.
Брусенцов, несколько смутившись, повернулся к женщине:
— Как тебя зовут?
Та подняла на полковника испуганные глаза:
— Ксана… Нестеренко Ксения.
— Вы подтверждаете слова поручика?
— Да. Всё так точно и было, как они рассказали. Тот с револьвером зайшол, а они…
— Да не револьвер это, — с досадой перебил кто-то из офицеров. — Зажигалка… Он пошутить хотел.
— Вот и пошутил, — сухо сказал полковник. И велел женщине: — Одевайся и можешь идти… А вам, поручик, тоже советую одеться. И, пожалуйста, сдайте мне оружие. Вы под домашним арестом.
Брусенцов молча отдал полковнику пистолет.
Сестра за это время успела с помощью двух офицеров перевернуть Лукашевича на спину и расстегнуть на нём китель. Теперь она поднялась с колен и сказала:
— По-моему, он умер… Пульса нет.
Никто не перекрестился, не снял фуражку — как-то обстановка не располагала.
— Сестра, — попросил полковник. — Может быть, вы побудете с ним? До прихода врача?
Сестра покорно кивнула.
…Прапорщик лежал уже не на полу, а на постели Брусенцова. Рядом сидела сестра милосердия. Сам Брусенцов, в английском френче и бриджах, шагал по комнате, скрипя сапогами. Больше в номере никого не было.
— Ну что вы на меня смотрите, как… как сова из дупла, — раздражённо сказал Брусенцов. Сестра, действительно, смотрела на него с непониманием и страхом. — Молчим?.. Понятно. Убить мерзавца презрением.
Тогда сестра отвела глаза и сказала:
— Может быть, вы уйдёте? Вы уже своё сделали.
— Куда это я уйду? Я здесь под домашним арестом… Мой дом — моя крепость.