Следует понимать, что в большинстве примеров подобная роль местной боярской знати была характерна лишь для начальных этапов вхождения той или иной территории в состав единого государства. В дальнейшем по мере формирования и укрепления здесь позиций центрального правительства представители «старой» элиты постепенно отходили на второй план. Их место занимали присланные из Москвы воеводы и наместники (в Новгороде также дьяки). Разделение территории бывшего Тверского княжества между сыновьями Ивана III в значительной мере подорвало потенциал тверского боярства. Сами тверские бояре, как особая категория, исчезают из источников сразу после 1509 г. Вскоре прекратила свою деятельность особая тверская канцелярия. Прекратились и упоминания о «тверской силе» во главе с представителями местного боярства. Еще более скоротечной оказалась служба новгородских бояр, выселенных из Новгородской земли. Исключение было сделано для рязанцев. «Стратилатская» служба многих потомков рязанских бояр проходила на крайне опасном южном направлении, подверженном постоянным татарским набегам. Здесь им трудно было найти полноценную замену, что объясняет долговременное сохранение ими своего влияния в регионе.
Определенное значение при сохранении обособленности имела, конечно, инерция решений великокняжеской власти, продлевавшая существование определенных групп на длительные сроки. В Тысячной книге 1550 г. и в Дворовой тетради, например, встречались упоминания о «людях» удельных князей Андрея Старицкого («поиман» в 1537 г.), Юрия Дмитровского (1533 г.), Дмитрия Углицкого (умер в 1521 г.) и служилого князя Василия Шемячича (заключен под стражу в 1525 г.)[18].
Существовали и группы бывших удельных городовых детей боярских. В середине века они все еще не были объединены с уездными детьми боярскими. По отдельным спискам служили и некоторые сложившиеся в рамках удельных и служилых княжеств территориальные корпорации, в том числе весьма дробного характера. В 1552 г. в Путивле находилось несколько отрядов детей боярских. Часть из них представляли отдельные волости, входившие прежде в северские княжества: Товарковой слободы, Мышеги, Хотуни. Упомянутые здесь «мышагжане» фигурировали также в разряде казанского похода 1549 г.[19] Не отличаясь по существу от остальных детей боярских, они тем не менее долго не сливались с ними в рамках единых «городов».
Подобное положение вещей устраивало центральное правительство, которое не предпринимало решительных действий для его пересмотра. С делопроизводственной точки зрения в этом случае наиболее простым решением было продолжение ведения составленных когда-то списков «людей» удельных и служилых князей без проведения трудозатратных верстаний, хотя очевидно, что при наличии политической воли решить этот вопрос было достаточно просто. В 1550-х гг. с проведением общегосударственных смотров большая часть подобных групп перестает упоминаться в источниках.
Отличались от местных детей боярских также переселенцы, переведенные на новые места службы. По наблюдению В. Б. Кобрина, именно на них первоначально распространялось употребление термина «помещик»[20]. Вопрос о подобных переселенцах стоит разделить на две части. С одной стороны, речь шла о поместной колонизации новоприсоединенных территорий на окраинах страны. Новые корпорации, создаваемые здесь, включали в себя большое число выходцев из различных уездов, превращаясь в своеобразные «плавильные печи». Первым примером такого рода стала Новгородская земля, в которой были представлены выходцы практически из всех уездов[21]. Позднее этот опыт был распространен на Вяземский, Дорогобужский и Бельский уезды, которые перешли под власть Москвы после успешных войн с Великим княжеством Литовским. Общность статуса и совместная служба в течение короткого времени нивелировали разницу между детьми боярскими, происходившими из разных уголков страны. Новгородцы, потомки испомещенных на конфискованных землях, московских служилых людей, в первой половины XVI в., не говоря уже о более позднем времени, представляли собой монолитную массу, в которой практически невозможно было выявить исходные составные элементы. Их обособленность от остальных служилых людей имела уже вторичный характер и была обусловлена особенностями их службы[22].
21
Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947. Т. 1. С. 294–295.