Ответь, что в этой стране заставляет меня изнывать по тебе? А может быть, дело совсем не в Египте? Но почему же тогда ты стоишь за каждым срисованным мною иероглифом, за каждой малостью, отвоеванной у песка. Мне бы хотелось, чтобы ты писал мне почаще, но тогда я, наверное, тосковала бы еще сильней, чем сейчас, хотя это кажется невозможным. Неужели передо мной разверзается та самая бездна вселенского одиночества, подстерегающая каждое существо, подобное нам? Тогда напиши, как ты справлялся с этой напастью. Если никак, все равно напиши, чтобы мы стали еще ближе друг к другу, пусть даже в муке.
Вечно твоя и больше того, если это возможно,
Часть 2
СЕНХЖЕРЕН. РАБ
Письмо графа де Сен-Жермена, адресованное Мадлен де Монталье и отправленное из Швейцарии в Египет 4 октября 1825 года.
«Мадлен, дорогая! К этому времени наводнение должно пойти на убыль. Хапи возвращается в свою пещеру в устье Нила, которая называлась „атур“ или „атур-нир“, когда я жил в Египте под именем Сенха, а затем Сенхжерена и Санхкерана. Как давно никто не произносил эти имена!
Ты пишешь, что все еще находишься в Фивах, поэтому туда я и отправляю это письмо. Насколько я знаю, богатства Фив превосходят всякое воображение, если, конечно, город не был полностью разорен и разрушен. Помни, сокровища, там таящиеся, несметны как в переносном смысле, так и в прямом.
Отвечаю на твой вопрос, как и обещал: меня перевезли из Мемфиса в фиванский храм Имхотепа после того, как я прожил в стране, именуемой Черной Землей, чуть долее века. В то время Египтом правил фараон Аменхотеп III, а Фивы являлись столицей, где он проживал. Это был способный, энергичный и честолюбивый правитель, собравший вокруг себя внушительный двор. Он приближал к себе всех, кто мог прибавить ему славы. Среди его избранников оказался и верховный жрец Имхотепа Мерезеб, который для пущей помпы привез с собой большое число рабов.
На новом месте мне повелели ухаживать за тяжело больными людьми, что считалось привилегией в сравнении с присмотром за умирающими. То, что рабу-чужеземцу поручили подобное дело, было совсем не в порядке вещей. К счастью, жрецы не догадывались в полной мере о моей истинной сущности, иначе меня бы забили камнями».
— Фараону нездоровится, — сообщил Бак, раб-цирюльник, во время еженедельной процедуры бритья.
— Фараон немолод, — лаконично откликнулся Сенхжерен.
— Он правит более тридцати лет, и Черная Земля процветает, — восхищенно заметил Бак. — Боги к нему благосклонны. — Он оглянулся, а потом внимательно посмотрел Сенхжерену в глаза. — А как они относятся к тебе, чужеземец?
— Я не пытаюсь понять богов, Бак, — ответил Сенхжерен тоном, означавшим, что он не намерен обсуждать эту тему.
— Хозяина вызвали к фараону, чтобы он нашел причину болезни. — Бак покосился на молчаливого чужака. — Хозяин избавит фараона от всех недугов.
— Пусть ему сопутствует успех, — произнес Сенхжерен, понимая, что Мерезебу не справиться с неумолимостью возрастных изменений. Обернувшись к молодому рабу, ловко управлявшемуся с бритвой, он сказал: — Грудь я побрею сам.
Юноша потупился.
— Я бы это сделал, чужеземец, но твои шрамы…
Сенхжерен машинально прикрыл рукой белые рубцы ниже ребер, и его вновь кольнуло воспоминание о ножах и крюках.
— Старые раны, — сказал он.
— И очень тяжелые, — отозвался Бак, считавший себя тонким знатоком медицины.
— Когда-то были, теперь — нет. — Сенхжерен взял у раба бритву и выполнил за него остальную работу. Юноша съежился, принимая свой инструмент.
«Когда Аменхотеп III умер, он оставил после себя процветающую страну и сына, Аменхотепа IV, жаждавшего занять место среди богов или основных сил природы. Он также стремился покончить с интригами жрецов, сосредоточивших к тому времени в своих руках такую огромную власть, что они могли потягаться с могуществом фараона. Аменхотеп IV отменил всех богов, кроме единого бога Египта Атона, и, оставаясь единовластным правителем государства, сделался еще и верховным его жрецом, повелев впредь именовать себя Эхнатоном и заложив новую столицу на том месте, что теперь зовется Амарной.
Так как Имхотеп не считался Атону соперником, Мерезебу было позволено вместе со своими жрецами переехать в Дом Жизни в новой столице. Он был одним из немногих священнослужителей, каким разрешили поклоняться своим богам, а потому сразу нашлось много завистников, готовых при первом удобном случае подставить ножку тому, кого относили к любимчикам нового фараона».
— Ненавижу это место, — прошептал Мерезеб, совершая ежедневный обход умирающих. — Эти люди, уходящие в иной мир, — они насмехаются надо мной.
Сенхжерен, шагавший рядом, удивленно взглянул на жреца.
— Насмехаются? Каким образом?
— Каждый из них являет собой доказательство, что Имхотеп слаб, — пояснил Мерезеб, косясь на небо. — Очень многие радуются, когда мы посылаем за жрецами Анубиса. Для них это лишний повод упрекнуть фараона. Они говорят, будто боги, каких мы обидели, лишили нас силы.
— Теперь существует только один бог, Атон, — напомнил ему Сенхжерен.
Мерезеб неприятно рассмеялся.
— Только потому, что фараон объявил это. А ведь он сам… — Жрец умолк, завидев приближающегося Бака. — Ты не станешь повторять мои слова.
Сенхжерен вздохнул.
— Ты господин, я твой раб.
Старые кости побаливали, но Мерезеб приосанился.
— Да, это так. — Он снова понизил голос. — А все эта хеттка. Она буквально околдовала его. Фараон так ослеплен ее красотой, что не видит священных теней, а боги этого не прощают. — Он махнул рукой, отпуская раба. — Ступай. Здесь полно тех, кому нужна твоя помощь.
— Повинуюсь, — кивнул Сенхжерен и тут же пошел прочь. Он был уверен, что знать слишком много о жизни двора опасно.
«Как мне объяснить, что я почувствовал, когда в Дом Жизни доставили Хесентатон? Жрецы Имхотепа даже не попытались ее исцелить — они ничего не могли сделать.
Это была дочь скульптора, отказавшаяся выйти замуж за человека, который успел заплатить за нее выкуп. Она предпочла другого. Отец девушки попытался вернуть жениху деньги, но тот отказался их взять. А девушка тем временем сбежала со своим избранником. К несчастью, отвергнутый поклонник погнался за ними и, когда настиг, убил своего соперника, а девушку приказал отнести на вершину высокой скалы и подвесить там на веревках, чтобы она погибла от жары или жажды. Если бы отец не нашел ее, то к заходу солнца она бы умерла, что было бы для нее милосердием. Но вышло не так: она обгорела, ослепла — и ее оставили на мое попечение».
Кожа девушки казалась обугленной, на нее нельзя было наложить даже легкий компресс, не увеличив при этом в десятки раз ее муки. Поначалу она просто стояла, не разрешая к себе прикоснуться.
Сенхжерен подошел к ней.
— Я принес тебе воды, выпей.
— Не… могу, — проскрипела она.
— Я стою прямо перед тобой, — продолжал Сенхжерен. — Протяни руку, и я передам тебе чашку.
У нее даже не было сил сморгнуть.
— Не могу, — сказала она и качнулась.
— Без воды у тебя закружится голова и ты упадешь, — предостерег страдалицу Сенхжерен. — Это будет больнее, чем взять чашку. — Он выжидал, терпеливо, спокойно.
— Ты где? — спросила она чуть погодя, с трудом шевеля языком.
— Все еще прямо перед тобой, — ответил он. — Подними руку, и я отдам тебе чашку.
Больная отпрянула.
— Нет. Стоит мне согнуть руку… — На ее глаза навернулись слезы, но не скатились.
— Позволь тебе помочь, — произнес Сенхжерен, не сознавая, что впервые предлагает такое. Он сделал шаг вперед, поднимая чашку и стараясь не прижимать ее к потрескавшимся губам. — Пей, — велел он, наклонив чашку.
Девушка сделала глоток, но тут же качнулась и стала падать. Сенхжерен, вытянув вперед руку, не дал ей упасть.
— Я поддержу тебя, — сказал он, когда она попыталась вывернуться. — Перестань. Я поддержу тебя.