— Первые разумные слова, произнесенные ими в последний час, — заявил Бондиле. — Гибер, проследите, пожалуйста, чтобы нам не мешали.
Юрсен Гибер легко встал со стула. Речь его звучала на удивление трезво:
— Как прикажете, профессор. — Он слегка поклонился и покинул каюту, тщательно прикрыв за собой дверь.
— Ну что ж, — сказал Ямут Омат, когда затих шум последнего отъехавшего экипажа. — Получилось очень удачно, мы можем поговорить без помех. — Он посмотрел на Бондиле. — Вы ловко управляетесь со своими людьми, профессор. Как и пристало человеку вашего положения.
Бондиле скромно потупился.
— Благодарю, — сказал он. — Если мы хотим успешно осуществить задуманное, подобное умение нам только на руку — разве не так?
— Безусловно, — отозвался Омат, откидываясь на спинку стула и открывая ящичек для сигар. Выбрав сигару, он чиркнул спичкой и умело ее раскурил. — Вряд ли нам в ближайшее время выпадет возможность поговорить, так что давайте ею воспользуемся.
— Нам нужно обсудить очень многое, — произнес Бондиле, косясь на Жана Марка, — а времени у нас мало.
— Справедливо, — кивнул Омат. — К тому же не хочется давать повод для сплетен. — Он хищно осклабился.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал молодой человек. — О чем тут, собственно, идет речь?
— О том, что принесет всем нам пользу, — тихо сказал Бондиле. — О нашем будущем процветании. — Он вылил в свой бокал остатки муската. — Мне почему-то кажется, что вы станете нашим союзником. — Последнее было сказано дружелюбно, но что-то во взгляде патрона заставило молодого ученого нервно поежиться и промолчать.
— Видите ли, — мягко заговорил Ямут Омат, — я испытываю тягу к редким и красивым вещам. Я очарован всем, что мне удалось узнать о вашем народе, и считаю себя в огромном долгу перед вами за все, что вы делаете для моей страны. Но я в то же время вижу, что кое-кто из французов, да и не только из них, вовсе не думает о Египте, а одержим лишь стремлением вывезти отсюда все, что попадается под руку. Это меня тревожит.
— Некоторые наши коллеги были бы рады вывезти и пирамиды Гизы, если бы сумели их сдвинуть, — съязвил Бондиле. — Так что обеспокоенность египтян отнюдь не беспочвенна.
— Египтяне не все одинаковы, — вздохнул Ямут Омат, вскидывая руки в сожалеющем жесте, отчего золотое шитье на его одеянии заиграло. — Например, некоторые считают, что древние обитатели этой земли не знали ни Пророка, ни Аллаха и потому об их наследии нечего печься. Я не сомневаюсь в важности наставлений Пророка, да благословит Аллах всех, кто следует его заповедям, но не думаю, что религиозные устремления древних египтян уменьшают значимость памятников, сохранившихся с тех времен.
— Многие наши ученые с вашим мнением согласятся, — закивал Бондиле.
— Да… я тоже так думаю, — осторожно высказался Жан Марк.
— Хорошо. Очень хорошо, — одобрительно улыбнулся Омат. — Полагаю, вам легко будет понять, почему мы с профессором Бондиле заключили частное соглашение. — Он подался вперед. — И не сомневаюсь, что вы захотите помочь мне.
Жан Марк бросил взгляд на Бондиле.
— Помочь?
— Месье Омат предлагает свое покровительство и финансовую поддержку в обмен на нашу помощь, — сообщил Бондиле, безмятежно потягивая вино. — Мне одному такое дело не провернуть.
— Вы очень щедры, — произнес Жан Марк, обращаясь к Омату, хотя так и не мог взять в толк, чего от него ожидают.
— Естественно, наш гость имеет право рассчитывать на понимание с нашей стороны, — продолжал Бондиле, понижая голос. — Все это мы и должны сегодня обговорить.
За бортом внезапно послышался всплеск — громкий и ясный в мягкой ночной тишине.
— О каком понимании идет речь? — спросил Жан Марк с подозрением. Он так резко запустил пальцы в жилетный кармашек, что чуть было его не порвал. — О чем пойдет разговор?
— Об одолжении, — пояснил Омат. — О дружеской услуге, оказываемой французами одному египтянину.
Жан Марк огляделся, в его душу закралось дурное предчувствие.
— Вы хотите сказать, что эта частная сделка касается наших находок?
— Не всех из них, — с умиротворяющим жестом ответил Омат. — Те, что имеют научную важность, разумеется, должны стать достоянием гласности. Но некоторые из обнаруживаемых на раскопках предметов мало достойны даже упоминания в научных трудах, зато я оценил бы их весьма высоко. К примеру, у меня хранятся три золоченых сосуда, давным-давно извлеченных из некой усыпальницы. Я приобрел их у одного мошенника, который облапошил другого мошенника, а тот, в свою очередь, украл эти вещи у третьего жулика. Как видите, концов уже не сыскать. — Он издал короткий лающий смешок. — Я вовсе не жду, что получу от вас что-то в дар. Я окажу всяческое содействие, чтобы вам разрешили продолжить раскопки, причем в таких местах, куда другие экспедиции не допускаются. Я также берусь покрывать многие из расходов, связанных с увеличением объема работ.
— Но это возмутительно, — произнес Жан Марк с решительным видом.
Бондиле покачал головой.
— Жан Марк, Жан Марк, думайте что говорите. Вы ведь даже не сознаете, чем это может обернуться для нас. В особенности для вас. — Последние слова были произнесены так выразительно, что Жан Марк повернулся и уставился на профессора. — Вы хотите жениться, но вам отказано в руке вашей избранницы, потому что вы не обладаете достаточным состоянием. Я все правильно говорю? Вы ведь сами рассказывали.
— Правильно, — подтвердил Жан Марк, его волнение усиливалось с каждой секундой.
— Я вовсе не ожидаю, что вы станете мне содействовать безвозмездно. Я не настолько лишен совести и даю вам шанс устроить свое будущее. — Бондиле цинично улыбнулся. — Пораскиньте мозгами, молодой человек. Египтяне без малейших колебаний сбыли бы нам все древние ценности, если бы сами их откопали…
— Что часто случается, — вставил Омат.
— Так зачем поступаться удачей, которая сама плывет в руки? — Бондиле оперся локтями о стол и подался вперед. — Подумайте немного, Жан Марк. Всего каких-то два года — и вы разбогатеете так, что вам не придется больше работать, если только сами не захотите. Вам больше не нужно будет преподавать, чтобы не умереть с голоду. — Он допил вино и продолжил: — Вы потрясены, потому что рассуждаете как ученый, ни разу не покидавший аудитории. Мы оба с вами ученые, но сейчас вокруг нас отнюдь не университет. У нас нет студентов, ибо мы сами в таковых превратились. И нам необходимо доброе расположение людей, подобных месье Омату, если мы стремимся выполнить все задачи, какие перед нами поставлены, и продолжить исследование древней страны. Раз уж месье Омат предоставляет нам такую возможность, то почему, по-вашему, неразумно всеми мерами укреплять нашу с ним связь?
— Но то, что вы предлагаете, это ведь… воровство, — заявил Жан Марк, не сумев подобрать более мягкого слова.
— А у кого и что мы крадем? — рассудительно поинтересовался Ямут Омат. — Какой фараон или жрец сможет нас обвинить? Все они превратились в прах, а их мумифицированные останки разбросаны по пустыне. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Теперь нет никакой разницы — что подобрать камень на морском побережье, что сосуд, печать или ожерелье среди развалин храмов.
— А как же быть с этикой научного поиска? Разве мы не обязаны сообщать обо всех наших находках властям? — спросил Жан Марк, обращаясь к Бондиле. — Ведь поступая иначе, мы можем дискредитировать нашу работу.
— Каким образом? — с наигранной мягкостью поинтересовался Бондиле. — Это может случиться лишь в том случае, если кто-то из нас проговорится о сделке. — Он принялся мерно раскачиваться на стуле, откидываясь на его высокую спинку. — Послушайте, Жан Марк, вы ведь человек одаренный и обладаете аналитическим складом ума. Так неужели же вам не ясно, почему месье Омат желает, чтобы мы часть находок переправляли в его адрес? Ответ прост: он заботится о сохранении целостности своей родины. Вы не раз говорили, что мы, европейцы, раздеваем эту страну догола. Вот вам способ уменьшить грабеж.
— Я… мне это как-то не приходило в голову, — признался Жан Марк. — Но… разве мы не обязаны отсылать все находки в какой-нибудь правительственный департамент?
— Любой чиновник продаст все, что попадет к нему руки, тому, кто предложит хорошую цену, — заявил безапелляционно Омат. — Такое, поверьте, у нас сплошь и рядом. — Он принялся разглядывать Жана Марка с той откровенной бесцеремонностью, на какую редко решился бы европеец. — Можете быть уверены, все реликвии, ко мне перешедшие, будут тщательно оберегаться и уже не уйдут из семьи. И кто знает, вполне возможно, мои потомки поместят эти вещи в специально учрежденный музей.