Февраль — сентябрь 1827 года
Письмо Фердинанда Чарлза Монтроуза Алджернона Троубриджа к Мадлен де Монталье в Фивы.
«Мадам!
Вы, несомненно, помните наш месячной давности разговор, произошедший на вилле Омата. Идя вам навстречу, я попытался выяснить, существует ли тайный сбыт древностей на наших раскопках. Наверняка ничего сказать не могу, однако третьего дня мы с Халлидеем переправились на западный берег Нила, чтобы развеяться, а заодно навестить Уилкинсона с командой. Прогуливаясь вдоль развалин, я случайно заметил, что кто-то словно бы прячется за дальней стеной. Это были Севенадж и местный десятник, с виду сущий мошенник — одноглазый и без большого пальца на левой руке. Он, кстати, брат или кузен вашего старшего землекопа. У Севенаджа в руках была небольшая корзинка, она-то и наводила на подозрения. Ведь десятнику, чтобы что-то стянуть, напарник не нужен, а Севенадж недавно нашел в песке сколько-то там небольших алебастровых сосудов с изображениями богов. Они имеют какое-то отношение к древнеегипетским погребальным обрядам — во всяком случае, мне так объясняли. Эти-то сосуды, скорее всего, и находились в корзинке. Заметьте, я не утверждаю, что так оно и было на деле, я лишь предполагаю, что так могло быть. Надеюсь, вы сами сумеете разобраться, что тут к чему, а мне немного не по себе, ведь Севенадж, как-никак, мой приятель.
Кастемир намекает, что нам опять следует посеребрить ручку судье Нумаиру, иначе нас погонят из Фив. Этот мздоимец требует дани уже в третий раз, а ведь он еще берет и экспедиционные деньги, и те, что ему высылает университет. Однако ему все мало, и его алчность растет тем стремительнее, чем больше народу сюда приезжает. Все это очень прискорбно. Я послал весточку отцу с просьбой подбросить мне немного денег, но кто знает, как он к этому отнесется, ибо моя матушка ждет не дождется, когда я вернулась домой. Ей не терпится поскорей оженить меня, чтобы какая-нибудь египетская соблазнительница не завлекла ее чадо в свои сети. Я, впрочем, заверил родителей, что в Египте есть лишь одна особа, способная завоевать мое сердце. Это молодая прелестная женщина с фиалковыми глазами и густыми темно-каштановыми волосами, прохваченными пикантной рыжинкой. Еще я упомянул, что эта красавица очень знатна, имеет ученые степени и владеет поместьем на юге Франции. Полагаю, матушка успокоится… месяцев этак на шесть. А потом я придумаю еще что-нибудь, хотя… Что, собственно, тут придумаешь? Все вышесказанное соответствует истине. Мне следовало бы изложить свои чувства, встав на колено и с глазу на глаз, но я почему-то робею и доверяю бумаге больше, чем своему обиходному красноречию, — оно в данном случае может меня подвести.
Я знаю, мадам, по своей доброте вы прочтете это письмо до конца, и все же не стану смущать вас рассказами о том, что мне снится. Хочется лишь довести до вашего сведения, что я действительно польщен вашим дружеским ко мне отношением, хотя оно подчас ставит меня в тупик, ведь я далеко не красавец и, располагая достаточными средствами, все-таки не купаюсь в деньгах. Родовитость, правда, наличествует, что говорить, но одной родовитостью сыт не будешь.
Не подумайте, что я молодой нахал и повеса, — ничего подобного нет. Просто поверьте, что я ваш пленник и что этот плен приводит меня в восторг. Я счастлив разделять ваше общество как на официальных приемах, так и в приватных своих сновидениях, но знайте: вам нечего опасаться с моей стороны. Будьте уверены: я не собираюсь навязываться вам — ни сейчас, ни впредь. Я в отличие от многих своих приятелей не отрицаю, что между мужчиной и женщиной может существовать чисто дружеская симпатия, и очень ценю вас, мадам. Вы самая замечательная из всех женщин, с какими я имел удовольствие быть знакомым, мне хочется, чтобы жизнь ваша протекала радостно и легко. В глубине души я даже желаю, чтобы к вам возвратился тот странный коптский монах. Меня весьма беспокоит, что вы теперь живете одна, — ведь местные слуги плохая защита. Впрочем, возможно, от копта в этом смысле тоже не так много проку, но это все-таки лучше, чем ничего.
Простите, если я чем-нибудь огорчил вас, и позвольте в качестве компенсации организовать вам встречу с Дж. Г. Уилкинсоном: его очень интересует святилище, где вы работаете в последнее время. Я показал ему свиток, какой вы мне дали, он пришел в сильное возбуждение и хочет с вами поговорить. Не соблаговолите ли вы в следующую среду заглянуть на виллу, которую мы арендуем, часов этак в пять? О своем решении нижайше прошу сообщить посыльному, который вручит вам это письмо.
Еще позвольте спросить, будете ли вы на приеме, который устраивает судья Нумаир, или он не включает женщин в число приглашенных. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. То он корчит из себя европейца, то вдруг становится истинным правоверным. Это хитрая бестия, но если вы все же там будете, то ваш покорный слуга готов вам составить компанию — разумеется, когда господин немец соизволит куда-нибудь отойти. Он по-своему неплохой малый, но я порой нахожу его скучным, за что покорно прошу меня извинить.
Всегда ваш слуга,
ГЛАВА 1
Мадлен протянула руку нежданному визитеру, но не очень-то удивилась, когда тот ее не пожал.
— Месье Омат, — сказала она. — Как приятно, что вы наконец решились меня навестить. Прошу вас, располагайтесь. — Она кивнула Ренету: — Позаботьтесь об угощении для нашего гостя.
— Да, мадам, — ответил Реннет и выскользнул в коридор с проворством, какого в нем прежде не наблюдалось.
Ямут Омат оглядел кабинет, неспешно кивая и щелкая языком. В конце концов он повернулся к хозяйке и подарил ей самую ослепительную из своих улыбок. И самую фальшивую, отметила про себя Мадлен.
— У людей моей веры не принято навещать подобным образом женщин. Надеюсь, вы будете ко мне снисходительны. Но я также знаю, что послеобеденные визиты у французов в ходу, и потому решился приехать. Прошу прощения, что не сделал этого раньше. — Одет Омат был по-европейски: его синий сюртук и отлично пошитые брюки смотрелись бы и в Париже, ботинки сияли — и египтянина в нем выдавали лишь пышный тюрбан и вкрадчивая слащавость манер.
— Я не в претензии, — приветливо улыбнулась Мадлен, пытаясь сообразить, что привело именитого мусульманина в ее дом.
— Премного обязан, — заявил Омат, переминаясь с ноги на ногу. — Да, премного обязан.
Мадлен вдруг поняла, что ему и вправду неловко.
— Садитесь, месье Омат, прошу вас. — Она указала на стул, стоявший возле стола. — Надеюсь, здесь вам будет удобно. Если не возражаете, я займу место напротив и вернусь к разбору бумаг. Это занятие простое, рутинное и не помешает нашей беседе. — Кроме того, барьер в виде столешницы тоже не будет лишним, подумалось ей.
— Я не предполагал, что вы заняты. — Омат, похоже, смутился еще больше. — Близится вечер, и мне показалось, что вы уже завершили сегодняшние дела.
— Нет, но я всегда рада случаю отложить их. — Мадлен взглянула гостю в глаза. — Что-то случилось, месье Омат? Какие-нибудь неурядицы? Или проблемы? Говорите прямо, чем я могу вам служить?
Египтянин внимательно оглядел свои руки.
— Никаких проблем нет, но, может быть, вы согласитесь… наставить кое в чем мою дочь?
— Я? — Теперь пришел черед смутиться Мадлен. — Вашу дочь? Месье Омат, но зачем это вам? Разве ее мать или… — У нее чуть было не вырвалось «какая-нибудь из ваших жен», но она вовремя прикусила язык. — Или бабка не лучше справится с этим?
— Только не с тем, что я имею в виду! — воскликнул Омат. — Все женщины в моем доме против того, что я задумал. — Он достал из кармана тонкий хлопковый платок и, промокнув лоб, тщательно сложил сияющую белизной ткань по прежним заломам.
Надо же, какой денди, внутренне усмехнулась Мадлен.
— Против чего же выступают все ваши родственницы? — вежливо осведомилась она, но тут в комнате появился Реннет с огромным медным подносом, так плотно заставленным всяческой снедью, словно Ямут Омат был званым гостем, а не простым визитером, заглянувшим на десять минут.