Жан Марк привалился спиной к стене, на лице его проступили скорбные складки.
— Меня тревожит моя невеста. Ее отец отказывается признавать нашу помолвку и, как мне кажется, старается всеми способами отговорить от нее Онорин. Она заверяет меня, что этого не случится, но теперь проживает в Париже у тетки, чем я весьма удручен.
— Отчего же? — спросила Мадлен, вспомнив о своем первом приезде в Париж и о тетушки Клодии, которая приняла ее в своем доме и сделалась ей и подругой, и матерью, и наставницей в едином лице. Она вывела племянницу в свет, она заботилась о ней вплоть до смертного часа, а сама умерла четырнадцать лет спустя от воспаления легких, так и не узнав, что ее любимица пережила свою смерть. Мадлен так глубоко задумалась, что первая часть откровений расстроенного влюбленного прошла мимо ее ушей.
— И даже несмотря на благожелательную и бескорыстную помощь ее дальнего родича Жоржа, мы не можем быть уверены в своем будущем, — бубнил монотонно Жан Марк. — Отец запрещает ей со мной переписываться, а это совсем уж невыносимо. Мой будущий тесть самодур и тиран, но что я могу с этим поделать? — Он достал затейливо расшитый платочек и промокнул лоб. — Мне остается лишь предпринять все возможное, чтобы обрести в его глазах статус достойного жениха, прежде чем он придумает, как заставить Онорин выйти замуж за кого-то другого. Он ведь уже вынудил ее младшую сестренку, Соланж, выйти за пожилого вдовца с детьми, хотя она сама еще совсем девочка.
— Но вы говорите, какой-то родич… Жорж, кажется… вам помогает, — уточнила Мадлен. — С чего бы это, позвольте узнать?
— Он из тех людей, что чутко реагируют на всякую несправедливость. И потом, они росли с Онорин и всегда были большими друзьями. Ее счастие для него отнюдь не пустой звук. — Жан Марк подобрал с пола камешек и запустил его в дальнюю стену. — Без него мы бы просто пропали!
— В самом деле? — спросила Мадлен, стараясь не выдать голосом своих чувств.
— Конечно. — Он тяжело вздохнул. — Мы не виделись с ней больше двух лет. Она, правда, пишет, что ее чувства ко мне неизменны, но в Париже, где столько блестящих мужчин и соблазнов, можно ли долго хранить верность данной когда-то клятве? А тут еще и отец!
— И вы надеетесь, добившись успеха в Египте, переменить его мнение о себе?
— Да. Я хочу доказать ему, как он ошибается, полагая, что человек, пробивающий себе в жизни дорогу научными изысканиями, не ровня какому-нибудь фабриканту. — Жан Марк надул губы и заморгал, как ребенок, у которого отобрали игрушку. — Он богат, но все равно стремится продвинуться, называя себя сыном революции, хотя на деле просто зазубрил несколько лозунгов, вот и все.
— Во Франции много таких, — более резко, чем ей бы хотелось, сказала Мадлен.
Жан Марк метнул в ее сторону взгляд.
— Вы ведь аристократка? — спросил, насупившись, он.
— Да, моя семья, безусловно, может претендовать на какую-то родовитость, — осторожно произнесла Мадлен и вытащила из сумки ломик поменьше. — Вот. Это послужит лучше, чем кисть. — Она протянула ломик соседу. — Мне жаль, что ваша невеста пребывает в таких сложных условиях. Влюбленным приходится нелегко, когда семьи противятся их браку.
— Вы правы, — согласился Жан Марк, лицо его стало жестким. Он взял в руки ломик и подсунул его под плиту. — Вы готовы попробовать?
— Конечно, — кивнула Мадлен, внутренне усмехнувшись. Не будь здесь свидетеля, этот камень давно валялся бы где-нибудь в стороне. — Может быть, я и аристократка, Жан Марк, но все же умею работать руками.
Он не отреагировал на последнее замечание.
— У меня все в порядке.
— У меня тоже. Снова действуем на счет три?
На этот раз плита подалась легко, и подпорка продвинулась дальше.
— Если там окажется что-то важное, — пробормотал Жан Марк, — это все разрешит.
Мадлен обернулась.
— Что вы имеете в виду?
Жан Марк вспыхнул.
— Только то, что я заработаю репутацию, которая мне поможет в дальнейшем. Я хочу стать штатным сотрудником какого-нибудь модного университета, я хочу сбросить с себя шкуру лектора, для которого то есть работа, то нет. Я хочу сам организовывать экспедиции и… — Он виновато примолк. — Я ничего не имею против профессора Бондиле.
— Понимаю, — улыбнулась Мадлен.
— Но я должен думать о будущем. Профессор Бондиле уже завоевал себе имя, у него прочное положение, ему не нужно беспокоиться, где он будет преподавать. Кроме того, он нашел способ обеспечить себя на все случаи жизни. — Жан Марк потер плечо. — Тяжеленная все же плита.
— М-да, — рассеянно согласилась Мадлен. Разговоры о Бондиле мало ее волновали. А тайник волновал, вернее, то, что в нем скрывалось. Она старалась взять себя в руки, но фиалковые глаза ее возбужденно поблескивали.
— Как вы думаете, тут попахивает открытием? — спросил Жан Марк, все еще потирая плечо.
— Мы пока ничего не открыли. — Мадлен вновь усмехнулась. Забавно видеть чужое волнение, а еще забавнее сознавать, что оно превосходит твое. — Гадать бессмысленно.
— Что ж, нам нужно напрячься еще раз. — Жан Марк деликатно кашлянул. — Но если вы устали, можно кликнуть кого-то еще. Пусть не землекопов, так хотя бы коллегу Анже.
— Я справлюсь, — сказала Мадлен. — Или вам хочется, чтобы коллега Анже пришел на готовенькое? — Это была издевка.
— Понял, — сказал Жан Марк, потирая руки. — Ладно. Да. Уверен, вы правы. Это должно быть только нашим. Нечего привлекать остальных. — Он вытер вспотевшие ладони о брюки, приговаривая: — Дурные манеры, что делать, вы можете не смотреть.
— Я не смотрю, — нервически хохотнула Мадлен. — Два года жары не проходят бесследно. — Она взялась за ломик. — Итак?
И снова Жан Марк начал отсчет, после чего камень сдвинулся на несколько дюймов. Отпустив ломик, он почувствовал, что у него дрожат руки, но вовсе не от усталости, нет.
— Тайник открыт.
— Не совсем открыт, но для наших целей достаточно, — сказала Мадлен. — Нам надо бы сделать эскиз. Для протокола.
— К черту все протоколы, — заявил Жан Марк. — Я хочу видеть, что там внутри. Если нужно, зарисовку сделаем позже. — Он придвинулся к яме. — Большой тайник?
— Похоже, не очень.
— Пусто? — спросил Жан Марк, внезапно лишившись дыхания.
Мадлен вгляделась в темноту, затем обернулась, и на губах ее заиграла улыбка.
— Нет.
Очень осторожно она запустила руку в проем и пошарила там, ощупью собирая в кулак все, что ей попадалось. Когда рука приятно отяжелела, Мадлен вынула ее из тайника и, поднеся кулак к лучу света, падающего из оконца в стене, медленно разжала пальцы.
— Боже мой! — прошептал Жан Марк.
На узкой женской ладони лежали миниатюрные амулетики. Самым большим из них был изящный крылатый жук, самым маленьким — золотой круглый пенальчик, усыпанный мелкими иероглифами.
— Там есть еще, — сказала Мадлен, с трудом узнавая собственный голос.
— А это что такое? — спросил Жан Марк, беря в руки зеленую фигурку, изображавшую человека с головой шакала. — Какой это бог? — Он повертел фигурку. — Осирис?
— Анубис, — внесла поправку Мадлен. — Голова шакала — это Анубис. — Она принялась рассматривать остальные фигурки: сидящего на корточках карлика с высунутым языком, быка с разрисованными боками и позолоченным диском на голове, ибиса с крошечными весами в крошечном клюве.
Жан Марк принимал фигурки и раскладывал их на полу — в пятне скудного света. — Вы только посмотрите на них, — шептал он, сглатывая слюну. — Какие находки… Какие находки! — В его шепоте было столько волнения, что он походил на крик.
— Пожалуй, пора достать остальное, — пробормотала Мадлен, с трудом отрывая взгляд от сокровищ. Рука ее вновь нырнула в тайник. — Не шевелитесь, Жан Марк.
На этот раз из тьмы выплыла человеческая фигурка с головой крокодила, увенчанной короной из перьев. Сравнительно крупная, она была вырезана из розового твердого камня. Когда Мадлен положила ее рядом с другими, у Жана Марка перехватило дыхание.
Когда тайник опустел, к находкам добавились еще четыре вещицы. Сидящая женщина с головой льва, бронзовая кошечка, разрисованная деревянная фигурка писца, скрестившего под собой ноги, и золотая табличка не больше ладони с вырезанным на ней планом то ли культового строения, то ли обыкновенного дома.