Фальке, ошеломленный этой метаморфозой, вдруг задохнулся, а когда вновь обрел способность дышать, не узнал сам себя. Подобно многим своим соотечественникам, он привык считать, что женщины — это капризные, сумасбродные существа с непомерными аппетитами и необузданными страстями, не способные без надлежащего руководства вести мало-мальски приличную жизнь. С юных лет Фальке старался держать себя с ними в рамках, сознавая, что пользоваться их слабостями для порядочного человека по меньшей мере позорно. Но сейчас все эти представления словно выдуло из его головы, и свободный, раскрепощенный он потянулся к возлюбленной.
— Смотри, это твой последний шанс пойти на попятный.
— Если бы я собиралась уйти, то давно бы ушла, — усмехнулась Мадлен, очень довольная, что именно он ведет ее вглубь помещения, а не она тащит его за собой. — У дальней стены стоят обитые войлоком топчаны. Слишком хлипкие, на мой взгляд, но там же лежат четыре свернутых тюфяка. Что ты предпочитаешь?
Он взглянул на нее с насмешливым любопытством.
— Ты ведешь себя так, словно мы на рынке и должны выбрать дичь.
— Вовсе нет, — рассмеялась она. — Так что же? Тебе подсказать или как?
— Тюфяки практичнее, — сказал Фальке, ощупью продвигаясь вперед. — Два таких мата, положенных рядом, позволят нам… — Он запнулся и покраснел, благословляя спасительный полумрак.
— Я тоже так думаю, — сказала Мадлен, подтаскивая к себе один из рулонов и заодно воздавая хвалу собственной предусмотрительности. Нет, все же не зря она приказала обкурить эту ночлежку, а то неизвестно, что бы полезло из этих стареньких тюфяков. — Если сегодня все пройдет хорошо, то к следующему свиданию мы подготовимся лучше. У нас ведь будут другие свидания, а?
— Помилуй, — запротестовал Фальке. — Стыдно вслух говорить о подобных вещах.
Мадлен бросила скатку на пол.
— Я ничего не стыжусь. Не стыжусь смотреть на тебя и ласкать тебя взглядом. Не стыжусь тебе себя предлагать. В моих чувствах к тебе ничего не изменится, если только ты не станешь вести себя со мной как с какой-нибудь шлюхой. — Или как с шлюхой, восставшей из мертвых, что еще хуже, добавила она про себя. Вторая скатка плюхнулась рядом с первой. — Помоги мне разрезать веревки.
Фальке обиженно задрал полу хирургического халата и достал из кармашка жилета небольшой перочинный нож.
— Подойдет?
— Реши это сам. — Мадлен вдруг почувствовала, что вся эта возня жутко ей надоела. — И поцелуй меня. Немедленно. Прямо сейчас.
Фальке, едва успевший перерезать веревки, передернул плечами.
— Поцеловать?
— Да. Я ведь не овца, которую притащили на случку. Я женщина и хочу получить от тебя нечто большее, чем несколько торопливых движений. — Она намеренно подбирала самые грубые и язвительные слова. — Или ты думаешь, что я стану твоей покорной подстилкой?
— Я?!! — взревел Фальке. Недоумение в его глазах сменилось бешеной яростью. Он отшвырнул в сторону нож и набросился на Мадлен.
Они как безумные срывали друг с друга одежду, стремясь поскорее добраться до того, что скрывалось под ней. В их действиях не было слаженности, ибо страсть каждого все возрастала, а телам их, словно двум вибрирующим магнитам, лишь мешали совпасть, чтобы тут же расплавиться, беспорядочные движения рук.
Насыщение наступило внезапно. Они замерли, обессиленные, потрясенные, словно два моряка, выброшенные штормом на сушу. Его лицо было погружено в спутанную гриву блестящих волос, губы женщины припали к мужской шее.
Несколько позже, когда луна полностью осветила огромный храм на западном берегу Нила, Фальке очнулся от забытья, привстал на локте и убрал темные волнистые пряди с лица той, что лежала с ним рядом.
— Мадлен!
— Что? — отозвалась она, поворачиваясь, чтобы поцеловать его руку.
— Ну и кто я теперь? — спросил он в смятении.
Мадлен улыбнулась и хотела ответить шуткой, но синие глаза были серьезны.
— Эгидиус Максимилиан Фальке, врач. Отважный ученый и сильный мужчина.
— Твой соблазнитель. Вот кто я есть. — Он уставился на потолок, впервые заметив, что тот является всего лишь изнанкой вороха пальмовых веток, заменявшего хижине крышу. — Что касается остального… не знаю.
— Тише. — Она придвинулась ближе, оплетя его ноги своими и положив голову ему на плечо.
Он тоже обнял ее и повторил свой вопрос. Очень спокойно, не ожидая ответа.
— Итак, что же ты со мной сделала, Мадлен де Монталье?
Письмо Клода Мишеля Ивера, посланное из Вены Жану Марку Пэю в Фивы.
«Уважаемый Жан Марк Пэй! Не знаю, получите ли вы это письмо до половодья, но я договорился, чтобы его отправили с самым быстрым из покидающих Венецию кораблей.
Во-первых, позвольте сообщить, что я почти восстановил силы, чего не произошло бы столь быстро без благотворного вмешательства в оздоровительные процессы, идущие в моем организме, дальнего родича мадам де Монталье. Плюс к тому господин Сен-Жермен был так добр, что полностью предоставил в мое распоряжение великолепно вышколенного слугу, что также очень мне помогает. Судя по обхождению и манерам, этот удивительный человек должен был в свое время приложить немало усилий, чтобы избежать гильотины. С той же проблемой, по-моему, столкнулась бы и мадам де Монталье, будь она лет на тридцать постарше. Эта женщина сама по себе очень незаурядна, а в ее родиче сразу угадывается гордый изгнанник, скиталец. Глядя на него, я почему-то вспоминаю одного отлученною от церкви священника, которого некогда знал. Это ассоциации, а господин Сен-Жермен очень скупо говорит о своем прошлом. Однако он проявляет неподдельное любопытство к нашим раскопкам и заверяет, что в случае денежных затруднений, готов финансировать экспедицию вплоть до тех пор, пока мадам де Монталье не сочтет нужным покинуть ее состав.
Признаться, это меня удивляет, а впрочем, родственные связи сильны. К тому же господин Сен-Жермен и сам провел какое-то время в Египте. Я порасспрашивал его в этой связи и должен сказать, что он действительно обладает кое-какими знаниями, хотя теории его довольно-таки смехотворны. По его словам, например, египетский пантеон населен таким множеством разнообразных богов, что число их любому сведущему человеку покажется непомерным. И все же он богат, как-то разбирается в египетской старине и может нам всем сослужить добрую службу.
Раз уж речь зашла о Египте, хочу сообщить еще одну вещь, которая вам, боюсь, не понравится. И все же лучше узнать об этом раньше и от кого-то, чем позже и самому. Я тут на вынужденном досуге успел ознакомиться с тремя последними монографиями Бондиле и не нашел в них ни одного упоминания о заслугах других участников экспедиции. Он просто поименно перечислил ее состав (этого нельзя было не сделать!), но никого не удостоил даже коротенькой похвалы, хотя обещал воздавать нам должное, когда рассылал приглашения. Я сознаю, что это повсеместная практика и что вряд ли мы встретим сочувствие в высших университетских кругах, если вздумаем опрокинуть эту традицию. Более того, меня предупредили, что подобное выступление может вызвать обратный эффект, настроив против нас многих маститых исследователей старины.
Поэтому я не стану вам это предлагать, однако, по моему мнению, в конкретном случае с Бондиле можно, пока не ушло время, чего-то добиться. Вы, опираясь на факты, черновые наброски и личные дневники, легко сумеете доказать, что он присваивает чужие, в том числе и ваши, труды, чем упрочите свою репутацию, облегчите совесть и восстановите справедливость. Только браться за это надо сейчас, до завершения экспедиции, иначе замысел не сработает. Хотите, я вышлю вам монографии Бондиле или попрошу месье Сен-Жермена переправить их в Фивы, если вы почему-либо предпочтете не привлекать к этому делу меня.
Я, скорее всего, пробуду в Вене еще три месяца. Доктор, который меня ведет, доволен моим состоянием, но не советует мне „форсировать процесс исцеления“.
Как странно все-таки ограничивать себя даже в малостях и то и дело щупать свой пульс, когда ты совсем недавно мог днями и практически без какого-либо ущерба переносить египетский зной. Жду не дождусь того часа, когда мне разрешат вернуться к работе.
Правда, по возвращении в Париж меня ждут проблемы. Первая — деньги, вторая — жилье. Мои финансовые перспективы туманны, что навевает уныние, но я с ним борюсь. Как только все образуется, я тотчас пришлю вам свой адрес. Надеюсь, вы и впредь будете сообщать мне о том, что делается в экспедиции, и о своих новых находках. Не столько для того, чтобы удовлетворить мое любопытство, сколько для дополнительной регистрации всех ваших достижений.