Аумтехотеп внимательно оглядел воина.
— Похоже, тебе действительно нужна помощь.
— А вот рабу так не показалось. — Финикиец со стоном привалился к колонне.
— Я найду тебе лекаря, — пообещал Аумтехотеп и сделал шаг к двери. — Идем со мной.
Финикиец нахмурился.
— Жрецы не дадут мне войти.
— Это моя забота. Идем. Или тебе трудно встать? — Аумтехотеп протянул воину руку. — Давай я тебе помогу.
Финикиец попытался подняться, опираясь спиной о колонну.
— Ничего, я справлюсь, — с усилием произнес он.
Аумтехотеп подхватил раненого и осторожно поставил на ноги.
— Вот так. Не стоит перетруждаться, особенно если повреждена голова.
Лицо финикийца покрылось каплями пота.
— Этот удар был очень сильным. — Он пошатнулся, но египтянин его поддержал.
Раб-привратник, встретивший их в конце коридора, скроил недовольную мину.
— Куда ты его ведешь?
— К своему господину.
— Он чужеземец, — произнес с отвращением раб.
— Кто — этот несчастный или мой господин? — спокойно спросил египтянин и, не дожидаясь ответа, повел финикийца к внутреннему выходу во двор Дома Жизни, где Санх Джерман Рагожски осматривал безнадежно больных.
Финикиец побледнел. Человек в черном и его странное окружение ввергли воина в ужас.
— Я… я не прокаженный, — прохрипел он.
— Как и мой господин, — сказал Аумтехотеп. — Не бойся, он не причинит тебе зла.
Финикийца передернуло.
— Как он может стоять среди них? Как он может к ним прикасаться? Посмотри, они все в белых пятнах… без пальцев…
— Это болезнь, — резонно заметил Аумтехотеп. — Если тебя она так расстраивает я отведу тебя в лазарет. Мы подождем там.
— Да, — задыхаясь, проговорил финикиец, — да.
Аумтехотеп сделал своему господину знак и отвел раненого в дальнее больничное помещение.
— Не беспокойся, ты не заразишься, — приговаривал он. — Я сейчас промою твою рану и приготовлю бальзамы, а господин сам решит, какой тебе подойдет.
Финикиец прерывисто и хрипло дышал, лицо его приобрело землистый оттенок. Он резко мотнул головой и чуть ли не рухнул на скамью, стоящую возле стены, потом пробормотал на своем языке несколько слов, уронил голову на грудь и потерял счет времени.
Когда он вновь открыл глаза, человек в черном уже ощупывал его голову.
— Опухоль довольно большая, — спокойно сказал он.
— Я слягу? — обеспокоенно спросил раненый.
— Надеюсь, что нет, — ответил Санх Джерман Рагожски, потянувшись к керамическому сосуду. — Мне нужно взять немного твоей крови, чтобы понять, как тебя лечить. — Он слегка улыбнулся. — Кровь может сказать очень многое.
«До тех пор, пока жрецы Имхотепа не удостоили меня звания врачевателя, за моими действия мало кто наблюдал, но с повышением статуса все изменилось: началась пристальная слежка за каждым моим шагом. Я должен был теперь постоянно давать какие-то объяснения, поэтому и пришлось сказать, будто кровь больных мне нужна для особенных ритуалов, позволяющих определить, что им способно помочь. Я не слишком грешил против истины, ведь состояние человека влияет на состав его крови и, соответственно, придает ей особенный вкус. Я действовал осмотрительно, подступаясь только к тяжелым больным. Их забытье позволяло мне насыщаться, в конце концов я научился дарить им приятные сновидения; тебе известен этот прием: он очень похож на тот, какому я обучил Месмера почти век назад.
По мере того как мое положение улучшалось, с Черной Землей происходило обратное. Соседние с ней государства все крепли, претендуя на первенство. Расцвет Иудеи, Тира и Ассирии во многом способствовал перераспределению сил, что отразилось и на Европе. Разрозненные потомки моих пращуров переселились на запад, что вряд ли отмечено в текстах, какие ты изучаешь, ибо скитания варваров не интересовали цивилизованных египтян.
К тому времени жизнь моя стала почти стабильной. У меня была крыша над головой, было занятие, да и голод мне не грозил. В общем и целом я зажил неплохо, не мучимый даже вспышками чувственности, ибо, во-первых, не видел в ней проку, а во-вторых, мужчины меня в этом смысле практически не волновали. То, что мне требовалось, я всегда получал, никому не причиняя вреда, так как обращался к одному и тому же объекту лишь трижды.
Когда Давид пошел на Иерусалим, в Египет хлынули беженцы-иудеи. Тех, кто мог заплатить, наделяли землей. Со временем эти люди стали стучаться и в двери нашего храма, а верховный жрец в зависимости от своего настроения то позволял помогать им, то нет».
Одежда его была расшита кистями, что выдавало в нем знатного среди своих соплеменников человека. Он стоял у входа в Дом Жизни, а рядом застыли рабы с подношениями и носилками, на которых кто-то лежал.
— Умоляю, — говорил взволнованно иудей, — помогите моей дочке. Верховный жрец велел мне обратиться к вам, поскольку вы, как и я, чужеземец. — В его глазах промелькнуло сомнение, но он тут же продолжил: — Никто из моих соотечественников не в силах что-либо сделать. Она угасает.
Санх Джерман Рагожски внимательно оглядел просящего.
— Когда она заболела? — наконец спросил он.
— Десять дней назад, добрый лекарь. — Иудей шумно вздохнул. — Все жаловалась на головную боль, потом пропал голос. Мать думала, что это связано с женскими недомоганиями, но начались обмороки. Боюсь ей не выжить.
Лицо человека в черном осталось бесстрастным.
— Как вы ее лечили?
Иудей пожал плечами.
— Насильно поили водой с медом. Ничто другое не шло ей впрок. — Он подался вперед. — Только взгляните, что от нее осталось. Кожа да кости. Если вы не возьметесь лечить ее, она точно умрет. Наш бог не счел нужным защитить девочку, хотя я возложил на его алтарь четырех коз.
— Я не могу вас обнадежить, — сказал Санх Джерман Рагожски. — Такой вид лихорадки практически неисцелим. И хотя эта болезнь для столь юного возраста не характерна, лечение, скорее всего, окажется бесполезным.
— Значит, надежды нет? — спросил иудей. Голос его был ровен, но глаза предательски заблестели.
Санх Джерман Рагожски помолчал, затем с большой неохотой сказал:
— Если даже я и сумею спасти ее, она потеряет способность двигаться. В таких случаях подчас милосерднее позволить больному уйти. Оставшись в живых, девочка проклянет свою долю.
— Я богат, — отвечал иудей. — Меня зовут Элкванах бен Иллах, я владею стадами быков и коз. У меня три наложницы, одна из которых хеттка Моя жена из рода царя Саула. У нас есть дома в Хевроне, Иудее и здесь, в Египте. Я уже сказал верховному жрецу, что мы будем приносить подношения в ваш храм за каждый день жизни моей дочери.
— Ладно, — согласно кивнул Санх Джерман Рагожски, хотя разумом понимал, что берется за непосильное. — Мой слуга покажет, куда отнести больную. — С этими словами он вошел в храм и дважды хлопнул в ладоши, призывая Аумтехотепа.
«Говоря честно, я был уверен, что ей не дотянуть до утра, но она выжила. С невероятным упорством Элоин боролась за жизнь, и очень скоро я присоединился к этой борьбе, заходя за границы, которые сам для себя обозначил».
— Ты уверена, что хочешь попробовать? — спросил он, глядя на ее исхудавшие ноги.
Элоин еще не могла четко говорить и даже дышала с трудом, но ответила, не колеблясь:
— Да. Я должна.
— Хорошо, — с сомнением произнес Санх Джерман Рагожски, заходя больной за спину. — Если так, я тебе помогу.
Улыбка девочки походила скорее на гримасу, но вызов, который она бросала болезни, делал ее прекрасной.
— Ты готов?
— Если хочешь, — повторил он, поднимая Элоин с кресла и понимая, какое горькое разочарование ее ждет.
Она вихлялась в его руках, стараясь держаться прямо. Взгляд ее был полон решимости.
— Я сделаю это, Санх Джерман. Клянусь кровью Хеврона, я сделаю это.
— Клятвы кровью ко многому обязывают, — заметил он глухо, надеясь, что голос не выдает его чувств.
— В таком случае тебе придется помочь мне сдержать клятву, — сказала девочка и рухнула в кресло. Ноги ее подвели, но взгляд оставался твердым. — Ты ведь поможешь, да?
— Если это будет в моих силах, — уклончиво пробормотал Санх Джерман Рагожски. — Ты такая… — Он взял ее за руку, подыскивая слова. — Такая хрупкая и в то же время в тебе столько силы. Ты удивляешь меня.