Век спустя я покинул Черную Землю, отправившись на север, в Афины, но по пути решил посетить родные места. Их обитатели встретили меня довольно приветливо, однако точно так же, как египтяне, они видели во мне лишь чужестранца, и я, восстановив силы, без сожалений с ними расстался, положив тем самым начало цепи бесконечных странствий.
Возможно, тебе тоже пора тронуться в путь. В Каир за тобой уже идет моя яхта. Под постелью в твоей каюте покоится сундук с доброй землей из Савуа, еще два таких сундука хранятся в трюме. Капитану велено беспрекословно выполнять все твои приказания, а меня ты отыщешь на Крите — через четыре дня я отплываю туда.
Не забывай, Египет — это Африка, а не Франция. Африка все поглощает. В скалах ее рядом с сокровищами, сулящими человеку богатство и славу, прячется смерть. Храмы, какие сейчас ты раскапываешь, ожидали тебя три тысячи лет, они в состоянии подождать еще какое-то время. Оставь их на пять, на десять и даже на сотню лет — Египет останется прежним. Как и я, моя дорогая. Мы в этом смысле различаемся с ним только в одном, а в чем — попробуй догадаться сама. Ладно, скажу: я буду любить тебя, даже когда все диковины. Черной Земли станут прахом.
Апрель — июль 1828 года
Письмо Фердинанда Чарлза Монтроуза Алджернона Троубриджа, посланное из Фив его отцу Перси Эдварду Монтроузу Данте Троубриджу в Лондон.
«Высокочтимый сэр! Исполняя вашу волю, я намереваюсь отплыть из Каира 19 июля на корабле „Герцогиня Кентская“ (который зайдет в Барселону, прежде чем взять курс домой), а посему рассчитываю покинуть Фивы где-то к концу мая. Как ни крути, отсюда до дельты Нила четыреста миль, и в один день их не одолеешь. Правда, мы поплывем по течению, но все равно путешествие будет долгим. Багаж отправлять отдельно я, конечно, не стану, ведь человеку в пути нужен комфорт.
Позвольте сказать вам, что уезжаю я с большой неохотой, так как успел подпасть под очарование этих краев. Никогда не думал, что мне придутся по вкусу научные изыскания, но тем не менее это так. Надеюсь, моя женитьба всех успокоит и у вас уже не будет причин удерживать меня дома, если я захочу когда-нибудь еще раз вернуться сюда. Да, в Египте подчас бывает несладко, и все-таки именно здесь зарождался в свое время мир. Во всяком случае, мне так думается, и я готов терпеть и пыль, и жару ради того, чтобы без чьего-либо посредничества соприкасаться с чем-то воистину грандиозным, не поддающимся никаким логическим объяснениям, отчего занимается дух. В тени колоссальных, отвоеванных у пустыни строений вся пышная архитектура Рима кажется карликовой, а ведь до недавнего времени мы ничего в этом смысле величественнее и представить себе не могли.
Нет, я, конечно же, неученый, а всего лишь любознательный дилетант, имеющий сносное образование. У меня нет желания внести свою лепту в научные монографии о стране пирамид, зато во мне зародилась неизбывная жажда ею восторгаться, чем я, признаюсь, в первую очередь обязан мадам де Монталье. Симпатия к женщине породила симпатию к тому, чем она занимается. Дальше — больше, сейчас я действительно заинтригован тем, что скрывается за поражающим воображение фасадом Египта, к которому мне было дано лишь приблизиться — и, увы, на весьма короткое время.
Повторяю еще раз: я хотел бы вернуться сюда, хотя понимаю, что волшебство изрядно повыветрится, ведь большую часть моих мыслей будут заполнять дом, дети, жена. Но… Ах, отец! Если бы вам хоть краем глаза довелось взглянуть на все эти пирамиды, храмы, и обелиски, то… впрочем, вы ничего такого не видели, так что бесполезно о том толковать.
По возвращении домой я постараюсь быть паинькой и с огромной радостью обниму матушку, племянников и сестриц. Передайте, что я везу для них несколько тюков с тканями, а также медные блюда, вазы и все такое. Я лично занимаюсь их упаковкой, чтобы подарки не пострадали в пути.
Однако заранее сообщаю, что ничего из древностей привезти не смогу. Даже если бы я сам что-нибудь отыскал, то счел бы неправильным присвоить находку. Знаю, многие отнесутся к этому с неодобрением, но я с некоторых пор разделяю точку зрения мадам де Монталье, которая все активнее выступает против людей, стремящихся превратить научные изыскания в средство наживы. Нельзя допускать, чтобы вещи, имеющие огромную научную ценность расползались по белу свету. Думать иначе — значит осквернять как себя, так и прах сотворившего их народа. Если этот взгляд покажется вам радикальным, то считайте меня радикалом. Я сам удивлен, что забочусь о каких-то гробницах, затерянных в адски жарком краю.
Наверное, Желтая Долька снова ожеребилась. С удовольствием посмотрю на приплод. Вы пишете, что ее малыш, появившийся в двадцать пятом, ушел за полторы тысячи фунтов. Подумать только, целых пятнадцать сотен! А есть ведь за что. Давненько я не видал чистокровных английских кобылок. Местные лошадки, конечно, красавицы, но какие-то тонконогие, непригодные для нашей деревни, и с доброй английской породой они ни в какое сравнение не идут.
Передайте мою любовь матушке и сестрицам с заверением, что я вновь готов всячески их ублажать; скажите приветы старшим лакеям, особенно тем, что состояли при мне. Шеффли, если тот не уволился и если это не идет вразрез с вашими планами, поручите готовить моих лошадей. И еще, сэр, пожалуйста, сообщите моим друзьям, когда я приеду, иначе они все лето будут вам докучать.
Примите мои искренние заверения в любви и уважении.
ГЛАВА 1
Теперь, когда двор был почти расчищен, Мадлен получила лучшее представление о размерах храма. Само строение оказалось не таким уж огромным, зато стало видно, что оно поделено на несколько секторов. Каждый из них, по всей видимости, посвящался определенному способу врачевания — в том, впрочем, случае, если ее догадка верна. Обнаруженные сосуды и хлопчатые бинты могли, конечно, иметь отношение к медицине, но с тем же успехом их можно было счесть атрибутикой храма Анубиса, где бальзамировали покойников. Мадлен покачала головой. Как понять, что сейчас перед ней? Дом Жизни, о котором писал Сен-Жермен, или нечто другое? Например, тоже храм, но посвященный не Имхотепу, а иному древнеегипетскому божеству. Или это здание вообще не имеет отношения к религии?
Ответы скрывал песок.
Вооружившись большой самодельной метлой, Мадлен принялась разметать его, искоса поглядывая на барельефы и надписи, тянувшиеся вдоль всей стены. Что эти надписи означают? Что они могут сказать ей? Практически ничего. Знание нескольких иероглифов не выручало, не давало возможности представить себе египтян. Какими все-таки они были? Все существующие научные монографии рисовали возвышенных, одаренных, целомудренных и аскетичных людей, ведущих безбедную спокойную жизнь в мире, охраняемом многочисленными богами, столь же загадочными и непонятными для европейцев, какими самим египтянам, жившим в то время, показались бы Иегова и Моисей. Но письма Сен-Жермена утверждали обратное. В них говорилось, что Черная Земля знавала и войны, и потрясения и что философическая безмятежность ее обитателей не более чем недавно народившийся миф.
Тут несколько жестких прутьев метлы задели за что-то твердое, и Мадлен встрепенулась. Опустившись на колени, она принялась отгребать руками песок, словно голодный пес, почуявший зарытую кость. Волнение, ее охватившее, подсказывало, что под заносами таится нечто нешуточное, и она продолжала копать. У нее сломался ноготь, но она не обратила на это внимания и только хмыкнула, когда платье разлезлось в локтях. Ласка, конечно, будет ворчать, но платье можно сменить, а вот тому, что скрывается под песком и обломками, замены нигде не отыщешь.
Через час Мадлен встала на ноги и с большой осторожностью толкнула узкую дверцу, почти сливающуюся с камнями стены. Та заскрипела, хотя и не так громко, как ожидалось, снабженная хитроумными петлями с медными шариками, катающимися в небольших желобках. Внутри камеры оказались три полки — две из них были уставлены разновысокими каменными и керамическими сосудами, на третьей стояли фигурки людей и животных, а также полулюдей-полуживотных — довольно часто встречающихся на древнеегипетских барельефах. Мадлен их разглядывала, почти не дыша, мучительно сознавая, что зря теряет драгоценное время. Ведь солнце скоро зайдет, а она не успеет ничего описать — и все потому, что ей придется уехать. Мужчина на ее месте кликнул бы двоих землекопов и остался здесь ночевать, перегородив проход собственным телом, но женщине такое заказано — риск слишком велик. Жизнь женщины мало что стоит в глазах местного населения, и любой рабочий в предвкушении огромного куша, не колеблясь, прикончит ее.