— Так от кого же комитет спасает жидов, от польских властей или от украинских смутьянов?
— Польские власти — светоч западной демократии! — заявляет антисемиту Будзинскому и снова пускает в ход главный козырь: — Спасаем евреев не от властей — от эксцессов темного быдла. Комитет спасения помогает пострадавшим от всяких эксцессов. И производится эта помощь на деньги и под опекой Северо-Американских Соединенных Штатов. Туда и посылает отчеты.
Правильно сослался на отчеты, прекратился на этом допрос.
Вызовы в полицию закончились, не захотели польские власти прогневить американских хозяев, да и сами поняли пользу сионизма для внутренней и внешней политики. В Вену, на 14-й сионистский конгресс, как и другие делегаты Восточной Малопольши, Ротфельд поехал по льготному железнодорожному тарифу. Во всем власть поддерживала, объединяла вражда к коммунизму.
Вражда к коммунизму! Не раз размышлял, почему сионистское движение не вросло в еврейскую массу. Твердили об инертности, пассивности, забитости еврейских местечек, даже обитателей еврейских кварталов Львова. А в рядах коммунистов немало еврейских имен прославилось отвагой и смелостью. Сам убедился на процессе над Ботвином. Публику на этот процесс не допустили (пятнадцать входных билетов для избранных), адвокат Ботвина — Аксер — достал корреспондентский пропуск из выданных для «Хвыли».[18]
Суд над Ботвином стал испытанием не только для Аксера, и для него. 28 августа 1925 года в два часа дня на улице Трибунальской, в центре города, Нафтали Ботвин: застрелил из браунинга агента политической полиции Иозефа Цехновского, выдавшего на смерть трех коммунистических деятелей. Коммунист Ботвин был враг правительства и враг сионизма, а как еврей вызывал чувство гордости. Не бежал после убийства. Окруженный толпой, объявил: «Я не убийца, казнил провокатора!». После первого дня суда, когда возвращались домой, Аксер сказал с сожалением: «Как было бы прекрасно, если бы этот подвиг был совершен во имя сионистского дела!». И он, Ротфельд, об этом же думал. А на следующий день, во имя сионистского дела, Аксер спросил у фанатика, не перешагнувшего пределы четвертого класса: «Понимаете, в чем суть коммунизма?». Задавая вопрос, хотел развенчать коммунизм и его малограмотных почитателей. Получилось иначе, Ботвин ответил: «Коммунизм — справедливая жизнь, не такая, как нынешняя, когда одному — все, а другому — дуля; бессемейному вельможному пану прокурору Савуляку — восемь комнат, а мне с семьей из восьми человек — комнатушка в подвале».
Зашумела отборная публика, раскланялся Ботвин: «Прошу извинения, теперь и у меня отдельная квартира со всеми удобствами!». Разъярился прокурор Савуляк, не скрывает презрения к жидам: «Что склонило к убийству — тридцать сребреников?!». Ботвин не снизошел до полемики, с гордостью объявил свое кредо: «Действовал, как обязывала партийная честь!» — «Вы в суде! — закричал Савуляк. — Не болтайте о чести, речь идет о конкретных побудительных причинах». — «Каждый толкует о том, в чем нуждается, без чего жить не может, — невозмутимо парирует Ботвин, — Для меня это — честь, для пана прокурора — побудительные причины!».
Ботвин предстал перед всеми героем. Не только перед сидящими в зале — перед читателями подцензурных и подпольных газет. Прошло несколько дней, и газеты сообщили, что перед казнью Ботвин отказался от встречи с раввином, идя на смерть, пел «Интернационал». В этот же день газеты опубликовали новый судебный отчет: адвокат Аксер блестяще защищал афериста Зандера, присвоившего ложным банкротством деньги тысяч малоимущих евреев. Может, в этом парадоксе все дело? Аксер, он, Ротфельд, и другие сионистские деятели призывали рабочих и предпринимателей к жертвам «ради общих целей», а сами служили богатству. И было это не во время всеобщего благоденствия. Наступил кризис тридцатых годов, свыше трехсот тысяч евреев-рабочих и евреев-ремесленников лишились работы, они и их семьи (свыше миллиона, треть еврейского населения Польши) остались без куска хлеба. Вот тогда-то и начался развал с трудом возводимой сионистской постройки. На немногочисленных фабриках и до кризиса не было сионистских организаций, только группки приближенных к евреям-промышленникам. Сионистскую силу составляли купечество, мелкие торговцы, ремесленники, студенты. Почему эта сила разрушилась? В годы кризиса выживали сильнейшие, крупные еврейские купцы и промышленники съели мелких, разорили ремесленников. Вот и толкуй после этого о братстве евреев! Пробовали толковать, создали Комитет изучения экономических потребностей еврейского населения. Коммунисты ответили листовкой: «Сначала разоряют, затем изучают, потом похоронят!». К сожалению, в этой листовке был смысл: изучали те, кто лишал своих братьев работы, кто их разорял. И ничего нельзя было сделать! Жестоки законы природы и общества, обрекающие слабых на гибель. Но слабые хотят жить, им закон — не закон. А студенты почему отшатнулись? Разорялись родители! На многих подействовал разгул антисемитских страстей, от беженцев из Германии узнали, какую судьбу фашизм приготовил евреям. В этом свете оказалась в сотни раз привлекательней политика большевистской России. Как великое благо ими воспринималось великое зло — ассимиляция русских евреев. У еврейских низов вошли в моду вожди коммунизма, даже у интеллектуалов — еврейских студентов. Многие годы основой студенческих сионистских корпораций Львова являлась сионистская организация правового факультета университета. И именно тут разразился грандиозный скандал. На общем собрании сеньор сионистской организации магистр Юлиуш Тайфель заявил, что слагает с себя полномочия и выходит из сионистского движения, ибо уже пять месяцев является членом КПЗУ[19] и скрывал это лишь для пропаганды идей коммунизма. Если так рассуждали и действовали культурные люди, — чего можно было ждать от некультурных ремесленников?! Распались сионистские организации в Коломые, Перемышле, Раве-Русской, Надворной, в Городке Ягеллонском, во многих ремесленных организациях Львова. Сионистские полководцы оставались без войск, соглашательством с антисемитскими силами сами помогали развалу. После еврейских погромов тридцать второго года на заседании городского магистрата Шморак попросил президента Львова Дрояновского принять меры к недопущению «подобных явлений». А депутаты-эндеки выкрикивали: «Виноваты евреи, они провоцировали!». Издевательски прозвучал ответ Дрояновского: «Если будут эксцессы, мы решим, как поступить». И было это, когда в Германии пришел к власти Гитлер, когда на каждом углу нацисты кричали: «Немцы, проснитесь, евреи, сдыхайте!». Так же кричали эндеки, призывая «проснуться» поляков. Явной бессмыслицей звучали обращения вождей сионизма к властям, коммунисты-подпольщики обращались к рабочим, клеймили антисемитов. Правда коммунистов была правдой жизни, и невозможно было принять эту правду, ибо революция была наибольшее зло. Не из России шло это зло, оно грозно заявило о себе в самом Львове. В шеренгах, идущих за гробом Владислава Козака,[20] были не только украинцы и поляки. Вместе с ними сражались на баррикадах евреи, вместе гибли, вместе пели сочиненную еврейским поэтом Шудрихом песню: «Наша кровь рвет брусчатку Берлина».