Ротфельд больше не размышляет о выгодах сионизма, извлекаемых из фашистского зла, вплотную приблизившегося к нему самому. Теперь думает лишь о спасении собственной жизни, о том, что ждет друзей и знакомых. Мог ли иначе мыслить и действовать, стать выше своей национальности? Не теперь, в 1939 году, в самом начале политической деятельности. Как можно стать выше своей национальности, что может быть выше? Интересы страны, с которой связана жизнь, интересы всего человечества. Кто же прав — Теодор Герцль или Карл Маркс?.. Марксизм — не спасение, в Германии вдвойне преследуют евреев — за их национальность и как коммунистов. А в Советском Союзе? Не имеет значения, как в Советском Союзе, прошлое перечеркнуть невозможно. Почему невозможно? Неужели лучше быть зверски убитым или ждать смерти в царстве Гитлера?.. Не сошелся свет клином на Гитлере, существует немало демократических стран, где неплохо живется евреям. Для польских евреев уже нет этих стран!
Глава вторая
Для адвокатского апликанта[21] Фалека Краммера 1939 год должен был стать знаменательным. Верил: вскоре во Львове появится еще один адвокат с собственной конторой и практикой. Наступающий год должен был принести еще одно счастье — Наталку. Оказалось, что два этих счастья совместить невозможно: священник не обвенчает иудея, раввин — христианку. Даже ради любимой не смог унизить себя сменой веры. Да и что бы это дало? Стал бы заклятым врагом общества адвокатов-евреев и отвергнут ухмылками адвокатов-христиан.
Решил посоветоваться с шефом — прославленным адвокатом Генрихом Ландесбергом. Никогда не забудет этого злосчастного дня. Оказалось, что он, Краммер, только о себе думает, хоче, прикрывшись украинкой, бежать от еврейства. И это в то время, когда на евреев отовсюду наступают гонения!
— А любовь? — спросил Краммер.
— Любовь — фикция. Людям без предрассудков — любовь ни к чему, для первосортного мяса приправа не требуется. И национальность имеет значение только для брака, не дай бог переступить национальные и религиозные грани.
Больше у Ландесберга не просил совета — мог лишиться работы. Переживал неопределенность их положения, а Наталке — беда не беда, вся во власти любви. Счастье длилось недолго, обнаружилась беременность, труден выбор между ребенком и совестью. Ребенком, которого может больше не быть, и совестью, без которой невозможна любовь. И кому жертвовать совестью? Стенотипистку греко-католического издательства «Библос» за переход в иудейство немедленно выгнал бы директор Нагирный, травила бы свора Шептицкого. Стал бы Краммер греко-католиком — такую же травлю начали б Ландесберг и его сионисты, тоже ждала б безработица. Так и не решили, как быть.
Дни обрастали неделями, складывались недели в месяцы, изменялась фигура Наталки. Все чаще замечала пристрастные взоры коллег — вопросительные, игривые, сопровождаемые кривыми ухмылками. Религиозно-издательское ханжество допускало любые грехи, но только при отсутствии явных последствий. Наступил день, когда циник пан Цысь сообщил:
— Ходят слухи, во Львове появилось новое святое семейство, но на сей раз жид Иосиф обхитрил господа бога!
В грохоте смеха и сальностей уткнулась Наталка в какие-то записи, молчание стало равносильным признанию в грехе, не прощаемом тысячелетиями. К Наталке вплотную приблизилось неизбежное горе отверженной обществом женщины. Во всех пикантных подробностях сообщали газеты о самоубийствах несостоявшихся матерей, изредка слезливо-нравоучительно писали о страшной доле родившихся во грехе. Запомнился очерк о затравленной соседями сельской девушке, прыгнувшей с привязанным к спине младенцем в омут.
Вскоре личное горе Наталки и Фалека утонуло во всенародной беде — грохот сражений небывалой войны неумолимо приближался ко Львову. Спасла Красная Армия. Фалек на радостях укатил в Коломыю повидаться с родителями. Приехал и ринулся в юность, к друзьям по украинской гимназии. Ожили дискуссии, в которых новеллы Стефаника открыли бездну национального гнета не только украинцам. Еще гимназистом перевел четыре новеллы Стефаника на еврейский язык, искал и не нашел издателя для своих переводов. Работал каникулы, товарищи помогли складчиной, на эти деньги издал пятьсот экземпляров. Вкусил счастье победы, и начались неприятности: вызывали в полицию, сионисты не давали прохода. Пришлось распроститься с Коломыей, ныне родной город предстал воплощенной мечтой. И все же не захотел оставаться дома, влекло в большой мир, в гущу событий.