— Вы и Шморак! — с обидой откликается Ротфельд. — А нас не было, мы не существовали! Между прочим, на 14-й краевой конференции я, а не вы, поставил вопрос об отмене английскими властями ограничений на въезд еврейских поселенцев в Палестину.
— Как же! Так напугали Чемберлена своим выступлением, что он сразу же сделал все, как потребовали! — насмешливо соглашается Ландесберг.
— Не будем ссориться! — примирительно говорит Хешелес. — Согласитесь, господа, что все же был прав я, а не вы, когда в своих статьях и выступлениях призывал евреев к заселению Палестины, пренебрегая запретами английских властей.
Долго решают еврейские судьбы, всю ночь обсуждают миражи давно ушедших событий. А кровавое будущее вплотную приблизилось к границам Советской страны, спор оборвал страшный грохот. Подскочили к окну, в свете прожекторов кружат самолеты. Зачастили зенитки, огненными вспышками дырявится ночь, неистовствуют пулеметы, слышатся сильные взрывы.
С этой ночи нет ни минуты покоя. Жутко Ротфельду дома и еще более жутко на улице. Смерть всюду: в бомбах, в свисте пуль, несущихся неизвестно откуда и неизвестно куда. Выскакивают из-за углов оуновские боевики, убивают коммунистов, евреев и исчезают.
Старается Ротфельд не выходить на улицу, но невозможно обойтись без еды и без новостей. А они — все хуже и хуже.
Навестил и пана Ваймана, первого львовского квартирохозяина, бывшего владельца портновской мастерской «Элегант». Ждет прихода фашистов, верит, что вернут мастерскую.
— А погромы? — напомнил о неумолимой действительности.
— Никто не станет резать курочку, несущую золотые яички, — ответил пан Вайман.
Ох, уж эти «яички»! Толкует о них, будто не существует трагедии немецких и польских евреев.
— Не зря ли, пан Вайман, надеетесь? Эти звери могут вместе с жизнью забрать «Элегант», подарят арийцу, и он станет нести «золотые яички».
— Большевистская пропаганда! — зло воскликнул пан Вайман, отгоняя сомнения, мучающие его самого. — Состоятельные евреи, желающие покинуть Германию, имеют такую возможность, могут продать свое имущество. Конечно, нацисты — антисемиты, но они европейцы, уважают частную собственность и другие элементарные нормы. Во Львове коммунисты закрыли сионистскую «Хвылю», а в Кракове при фашистах издается сионистская «Еврейская газета». Вы мыслите не как известный сионистский деятель, а как советский управдом.
От пана Ваймана ушел в еще большем смятении. Его надежды показались наивными, но очень хочется на что-то надеяться. Проклинает тот день, когда согласился сотрудничать с большевиками. Немцы разбираться не станут, управляющего конфискованным домом тоже могут признать руководящим советским работником. Надо иметь свидетелей своей нелояльности к советским властям, он же, как мог, помогал пострадавшим от антигуманных порядков, сопротивлялся этим порядкам. Пан Рзы-Смелковский и другие интеллигентные люди должны подтвердить.
Хотел бросить работу — передумал, не бросил. Немцы не любят евреев, но ценят исполнительных служащих, и это может примирить с новой властью.
Бомбежка сливается с бомбежкой, все реже стреляют зенитки. Обнаглели оуновцы, выслеживают и убивают одиночных бойцов (раненых, связных и связистов), охотятся за коммунистами, из подворотен стреляют по вышедшим за хлебом евреям, с крыш, чердаков, окон мансард и верхних этажей открывают пулеметный огонь. Львовяне, советские патриоты, сражаются с диверсантами, одетыми в красноармейскую форму.
Ротфельд переселился в просторный подвал. Всегда жил в хороших квартирах, никогда не бывал в подвалах, только слышал об их назначении. Сейчас подвал — самое надежное место. Не обращает внимания на сырость, исходящую от неоштукатуренных каменных стен, не гнетет куполообразный свод, радует своей толщиной.
Вместе с Ротфельдом поселился Ландесберг, вдвоем легче пережить страшное переходное время. Перетащили из квартиры кое-какую мебель, утварь и имевшиеся запасы продуктов.
В граничащей с подвалом квартире — вода, газ, туалет. Не сомневается Ротфельд, что живущий в ней пьяница Галась, неизменно отвешивавший пану управляющему домом почтительные поклоны, беспрепятственно предоставит удобства. Не тут-то было, дошел с чайником за водой — Галась не пустил на порог.