— Хаим, одумайся! — ужасается Фира. — У тебя же трое детей, младшенькой еще нет трех недель. Зачем же рожала Рахиль, зачем же столько людей рисковали жизнью? Чтобы ты взял малютку Марьям и своими руками убил?
Обмякли руки у Хаима, смотрит на Фиру, будто впервые увидел:
— Ты права, я должен добывать кусок хлеба и славить наш юденрат за «радостный перелом»! — бьет себя Хаим кулаком по лбу. — Радостный перелом!
Распахнулась дверь — в комнату вошли двое в штатском и один в форме полиции еврейской службы порядка.
Один из штатских, возрастом и, очевидно, чином постарше, представился:
— Старший инспектор отдела конфискации юденрата Рувим Бренман! — И кивнул головой в сторону молодого, румянощекого: — Инспектор Соломон Шпрехер. А это функционер службы порядка пан Цукерман. — Усмехнулся и добавил многозначительно: — Между прочим, он — не сладкий,[37] а совсем наоборот, в общем, человек долга.
— Магистр права Краммер, — представляется Фалек своим довоенным званием. — Чем обязан?
Бренман садится на единственный стул с полумягким сиденьем, на кровати расселись Шпрехер и Цукерман.
— Вы тоже служите в юденрате? — вежливо выясняет Бренман у Краммера.
— Санитар еврейской больницы! — представляется Краммер своей нынешней должностью.
— Тогда при чем здесь «магистр права» и зачем вы мне морочите голову? — совсем иным топом, с надлежащей строгостью, одернул Бренман Краммера и достал из портфеля небольшие картонные карточки. Выбрал нужную, громко читает: — Вдова Фира Бергер и трое сыновей. Это кто, например?
— Это я! — робко говорит Фира и указывает на своих сыновей, глазеющих с кровати на незнакомцев.
— Очень хорошо! — воскликнул Бренман и снова читает: — Вдовец Хаим Певзнер и двое дочерей. Это кто, например?
— Я Певзнер! — не глядит на чиновников Хаим.
— Допустим! — Бренман подозрительно осмотрел Хаима и снова читает. — Фалек Краммер! Это, если я правильно понял, вы? — Не дождавшись ответа, переходит Бренман к существу дела: — Итак, уважаемые, вы должны внести свою долю в контрибуцию, наложенную на еврейских жителей города.
— Какую долю? Какой контрибуции? — набычился Хаим Певзнер, несмотря на обещание, данное Фире.
Старший инспектор Бренман не обращает внимания на тон Певзнера, вежливо объясняет:
— На еврейское население наложена контрибуция в десять миллионов, из которых две трети надо внести драгоценностями. Имеется в виду золото, платина, серебро и бриллианты или доллары, фунты стерлингов, швейцарские франки, даже шведские кроны. Я понятно объясняю? — сделал Бренман паузу и, не дождавшись ответа, продолжил: — В Лемберге теперь проживает около ста двадцати тысяч евреев, — что же получится, если на них разделить десять миллионов? — Осмотрев жителей комнаты, поясняет: — А получается вот что: Фира Бергер за четыре души должна уплатить четыреста восемьдесят злотых, из них триста двадцать — драгоценностями. С Хаима Певзнера — триста шестьдесят злотых, в том числе двести сорок злотых — драгоценностями. С Фалека Краммера только сто двадцать злотых» Как магистр права, можете все внести драгоценностями. Их стоимость определяется по довоенным ценам. Я все ясно сказал?
— Яснее нельзя! — угрюмо говорит Хаим Певзнер и тычет под нос Бренману свои мозолистые руки. — Если кто-то сказал, что я содержу банк на паях с Ротшильдом, так это немного преувеличили. Были у меня и моей покойной жены обручальные кольца, мы их сожрали, обменяли на хлеб. Я все ясно сказал?!
— Эту песню поют почти все, — усмехается Бренман. — Но давайте поговорим как евреи с евреями. Надо же найти разумный выход.
— Давайте поговорим! — соглашается Певзнер. — В конце концов, не немцы пришли.
— Вот, вот, вы попали в самую точку! — восторгается Бренман. — Благодарите бога, что имеете дело со своими. Представьте только на одну минуту, что будет, если придут собирать контрибуцию господа эсэсманы и господа из украинской полиции?! А они таки придут, если мы сами не сдадим все в установленный срок. Что же останется в этой комнате после их ухода? Вы увидите тут горькие слезы, если бог даст такую удачу, что останетесь живы и еще хватит сил открыть глаза. Или вы со мной не согласны?
— Мы согласны! — снимает Фалек с пальца золотое кольцо и кладет на стол. Рядом с ним кладет восемьдесят злотых. — Это кольцо до войны я купил за двести злотых, из них сто двадцать плачу за моих неимущих сожителей.
Разглядывает Шпрехер кольцо, проверил пробу, подкинул на ладони, будто взвесил на весах, и дает заключение: