— Что ты здесь делаешь? — повторяет Краммер вопрос.
— Очнись! — хлопает Ройзман по плечу Краммера, — Тебе повезло, занимаюсь обменным фондом. В твоем случае сам решить не могу, по немедленно доложу председателю Ландесбергу, должен выручить своего апликанта.
— Какой обменный фонд? — пожимает плечами Краммер.
— Секрет, по лучшему другу скажу, — Ройзман понижает голос до шепота. — Акция не должна нарушать деятельности немецких предприятий, разрешено, даже предписано, задержанных еврейских работников заменять другими, из обменного фонда. Кроме того, председателю Ландесбергу предоставлено право при задержании необходимых юденрату людей заменять другими…
Какая-то женщина села на лестницу, сунула сосок обнаженной груди в рот ребенку, а он кричит, бьет кулачками по отвислым мешочкам.
— Давидик, горе мое, нет молока и не будет! — несутся глухие замогильные всхлипывания. — Не плачь, не рви мою душу, это же счастье умереть таким маленьким. А мне злой бог не шлет смерть, только муку за мукой, и все ему мало.
«На кого меня обменяют? — глядит Краммер на ребенка и женщину. — И кому доверены эти обмены? Другу Ройзману!.. Дурень, о чем думаю? Ройзман предлагает спасение… Ценой жизни этой женщины или ребенка!.. Их уже невозможно спасти… Клейман тоже так думает!.. Лудильщика Фроима нес на смерть по приказу; соглашусь с предложением Ройзмана — сам отправлю кого-то другого на смерть. Почему сам?..» — Велик соблазн, безумно хочется жить, нет сил отказаться от жизни, и невозможно такой ценой ее сохранить. Между собой и спасением Краммер сооружает стену невозможности:
— Бессмысленно просить за меня председателя Ландесберга, он не спасет.
— Почему? — удивляется Ройзман. — Ландесберг всегда был о тебе хорошего мнения, не раз называл способным, подающим надежды.
Рассказал Краммер о своей любви, как Ландесберг назвал его чувства к Наталке изменой еврейству. С тех пор охладел, затаил зло.
— А где теперь твоя украинка? — интересуется Ройзман.
«Где твоя украинка?» Не жена — украинка! Нет, не скажу правду: бессмысленно и незачем рисковать жизнями жены и ребенка.
— Не один Ландесберг встретил в штыки мое намерение, из-за людских предрассудков не состоялся наш брак.
— И где же она теперь?
— Потеряли друг друга.
— Потеряли! Теперь все теряют еврейских мужей и друзей. Получается, был прав Ландесберг. Расскажу о тебе — смилостивится, простит и спасет.
Может, простит, может, спасет, предложит работу. Где? В юденрате, и тогда… Не надо такого спасения. Почему юденрат? Ландесберг может вернуть в больницу… Обменный фонд создан не для санитаров еврейской больницы, хватит испытывать свою совесть.
— Не ходи к Ландесбергу, мы поссорились на всю жизнь.
— Полноте!
Не было скандала, не посмел спорить с Ландесбергом: боялся лишиться работы. Почему же теперь так рассказывает? Отгоняет возможность спасения. Начнет служить в юденрате — станет себя успокаивать тем, что не посылает на смерть. Потом предложат написать директиву о новой акции, и станет усыплять свою совесть тем, что только выполняет техническую работу, сам ничего не решает. Так шаг за шагом… Иначе не будет, таков спаситель. Это же Ландесберг командует службой порядка, ему подчинена страшная тюрьма на Джерельной, его чиновники регистрируют и отправляют на смерть…
Не дождавшись ответа, Ройзман успокаивает друга:
— Все не так плохо, как кажется. Увидишь, Ландесберг не будет злопамятен, и дело для него пустяковое…
— Спасибо, Наум, большое спасибо! Однако не хочу, чтобы ты просил Ландесберга, давай не будем об этом.
— С ума сошел! Надо совсем потерять рассудок, чтобы идти на гибель, когда можно спастись. Или ты не понимаешь, что тебя ожидает?
— Я все понимаю, — безучастно отвечает Фалек, уже смирившись с неизбежной судьбой.
Долго длится молчание, Ройзман не может понять друга. Встречал тут ко всему безразличных, ищущих избавления в смерти. Неужели и Фалек?!
— Не могу бросить друга у порога могилы! — подвел Краммера к двери, завел в небольшую комнату. Закрыл изнутри дверь на ключ. — Будешь Гершоном Акселем, работником кожевенной фабрики, на Городецкой, 107, — вручает мельдкарту.
— Там же знают настоящего Гершона Акселя! — схватил Краммер мельдкарту, еще не веря в спасение.
— Там не знают Гершона Акселя! — уверенно отвечает Ройзман. — Ты новый работник, направленный вместо умершего.
— Я же никогда не работал кожевенником.
— А деньги имеются?