Отпустив мужичонку, Мироед побрёл к своему дому, расписным теремом, торчащим над остальными деревенскими развалюхами, и только тут заметил, что палец его замаран в ошмётках мужичонкиного глаза. Он сунул палец в рот и со смаком обсосал.
Время в деревне Мироеда шло через пень-колоду, то замирало, то неслось, словно вприпрыжку. Дни, месяцы, годы будто играли в чехарду, меняясь местами не по правилам. Вот и вчера в деревне была ещё суббота, а сегодня вместо выходного дня наступила среда. И люд деревенский, скрипя и охая, пошёл на поля. Только Мироед рад был, и немудрено, — все, что выпестуется на полях тех, да руками потресканными-задублёнными собрано будет, у мироеда в амбарах осядет.
Люб был Мироед до добра, очень люб. Когда видел, как урожаи крестьянские в его закрома текут, запускал пальцы кочевряжестые в бородёнку хлипенькую и вытягивал тоненьким, от нахлынувших чувств, голосочком:
— Добро, добробушко моё сладкое, теки-теки, заполняй до краёв сундуки Мироедовы, хранись у меня навечно.
И от заклинаний этих ещё толще делалась струя добра, наполняющая амбары Мироеда.
В палатах мироедовых в жару всегда прохладно, а в холод тепло. Перины у него мягкие и комнат много. Жёнка его любила на тех перинах тело своё нежить, жир разростать. То на одной перине бока пролёживает, затем на другой. Тем и день свой занимала — из комнаты в комнату, с перины на перину переползала. Одним днём, подобравшись к одной из перин, жёнка вдруг обнаружила саму себя уже возлежащую на перине, подивилась, пошла в комнату соседнюю, глядь — и там она, и в следующей, и в следующей. С тех пор во всякой комнате, со всякой перины подымалось кверху пузо мироедовой жёнки.
Мироед как раз поднёс к запёкшимся устам добрый стакан горючки, собираясь опрокинуть живительную влагу в бездны своего нутра, как на пороге выросла, будто из-под земли, фигура Кликуна. Мироед в удивлении отставил стакан:
— Хто?
Кликун в два шага подошёл к Мироеду, съелозил с перста блестящее невиданным светом кольцо, кинул на стол:
— Хош проторгую?
Мироед замигал с подозрением в сторону Кликуна.
— Коробейник штоль?
— Не маши помелом. Будешь торг вести, али нет?
Мироед уткнул стоеросовые глаза свои в кольцо.
— Блещит больно. У-у, вещь…
Тут со всех комнат мироедовского терема грохнул, враз десятками глоток, голос жёнки:
— Да хто там такой!? Какой паразит сон мой поганит!?
Мироед лапанул кольцо со стола и кинулся в ближайшую комнату, бросив через плечо:
— Счас, тока жёнке поглядеть дам.
Какое-то время до Кликуна доносилось бормотанье, жёнка, по всему видать, восхищалась кольцо, о чём-то науськивая Мироеда со всех своих перин, то и дело слышались обрывки речей: «Ох, вещь…»; «Облапошить дурня…»; «Темна дождаться и сгубить…»
Наконец, вышел Мироед. Он пристальным, палящим насквозь, взглядом уставился на Кликуна и важно обронил:
— Что просишь?
— А давай так, я тебе кольцо сияющее, а ты мне все те дни воскресные, что у людей отобрал. Ведь у тебя их много скопилось, на год, верно, хватит, что зря добру пропадать.
— Э, брат, — Мироед наскоро глотал удивление. — Да пошто тебе дни воскресные, пущай себе лежат, народ не баламутят, а то роздых — он вреден, привыкнешь к нему, глядь — а и работать некому. Давай я тебе три сребряные монеты дам, и ладно будет.
— Нет мне нужды ни в трёх монетах сребряных, ни в трёх десятках. Только на воскресения кольцо меняю.
Мироед призадумался.
— А вот что, мил человек, скажу тебе, — вон смеркается ужо, а давай завтрева дождёмся, там и решим, оставайся у нас — постелю, как гостя дорогого приму, а пока мы с жёнкой потолкуем, подумаем, может вправду, отдам тебе из закромов своих пару дней воскресных. А? Ты как?
Кликун сделал вид, что согласен.
Ему отвели самую маленькую комнатушку, без окон, какая сыскалась в мироедовском тереме. Кликун лёг на голые доски лежанки и стал ждать. Около полуночи в дверях комнатушки возникла тёмная фигура Мироеда с топором в мохнатых руках. Кликун привстал на лежанке и молвил:
— Я вот, что, хозяин, тут думу думал, да решил — отдам тебе кольцо так. За доброту твою.
— Эка! Как так? Хм… ну давай тогда, — И Мироед быстро протянул свободную от топора руку. — Давай скорей!
— А меня губить не станешь?
— Да с чего ты это удумал? Я чесной человек, а топор это так, для защиты — мало ль впотьмах людей лихих, вот и ношу с собой. Давай кольцо!
— Постой, добрый человек. Я тебе ведь о кольце ещё всё не рассказал. Кольцо ведь это непростое. Видал, как блестит? А потому и хранить его по-особенному надо, а то свет чудесный померкнет. Вот так.