Солнце жгло крыши Города, танцевало на куполах церквей, но генералу было холодно. Холод тёк по его морщинам, проникал внутрь.
— Что согреет меня?
— Ваше высокоблагородие?.. — вытянул тупую харю денщик.
— Молчи Семён. Не поймёшь.
— Ваше высокоблагородие, на плац ехать, построение смотреть, изволите?
— Нет.
— Ваше высокоблагородие… эта… как же… как же, не ехать? Без вас не начнут.
— Почему это?
— Дык!.. ведь высокоблагородие вы… генерал-губернатор!
— Вот, Семён, возьми китель мой, да в нём на плац езжай, за губернатора будешь. — Генерал накинул на плечи денщика свой китель.
— Да как же это! Ваше высокоблагородие!
— Молчать!!! — Взревел генерал. — Выполняй приказ, дурень!
Генерал наблюдал с балкона, как за ворота его дворца выкатывается экипаж, запряжённый парой белых, в коляске, бледный от страха, ехал денщик, генеральский китель на котором был похож, скорее, на саван.
Генерал поднял голову и стал смотреть в небо, будто ожидая ответа. Небо прозрачной волной перекатывалось над седой головой генерала. Ему подумалось, что там, в самых небесных высях, его фигура и лицо с застывшей маской вопроса на нем, видятся такими малыми, что будь там — в небесах, он сам, не различить ему ни за что одинокого страдальца, стоящего на балконе, ни сам балкон, ни даже дворца, с балкона которого страдалец взирает на небо. И он, и его дворец, сольются в единое пятно с Городом, и ни разобрать в пятне этом, где страдающие и счастливые, любящие и ненавидящие, молящие и проклинающие. Только пятно. Только Город.
Холод жёг генералу кости. Он сделал привычное движение руками, каким многие годы запахивал китель, но ладони скользнули лишь по шёлковой рубахе, оставив липкое отвращение от неисполненного ритуала. Генерал, как-то уж совсем по-стариковски, вздохнул и вышел с балкона.
Парк, куда спустился генерал, казался безлюден. Генерал прошёлся дочиста выметенными аллейками, слушая, как звяканье новых набоек сапог о плиты дорожек въедается в плоть тишины. Постоял у фонтана, ощерившегося вокруг себя мордами каменных львов. Из пастей львов с неутомимой безрассудностью вылетали струи воды. Влажная прохлада мраморного парапета облизала генералу зад. Сидя на краю фонтана, он, кряхтя и задыхаясь, стягивал с ног сапоги. Подкованные металлом кожаные сапоги полетели в воду. Генерал отёр пот со лба и поставил замотанные в портянки стопы на землю. Возле фонтана рос большой розовый куст, чтобы длинные побеги не сломались под собственной тяжестью, садовники подпёрли куст палкой. Генерал схватил её обеими руками и, крякнув, вырвал из земли. Два стебля розы, переломившись, ударились крупными вызревшими бутонами о плиты аллеи, ветер помёл алые лепестки по парку.
Скрипнула калитка. Опирающийся на палку генерал всё дальше уходил от дворца. Он шёл по Городу. Дома расступались перед ним, как опешившие театральные зрители уступают дорогу нежданно выбежавшему в зрительный зал актёру. Раскалённые камни мостовой обдавали его дыханием презрения, пытались ужалить сквозь тонкие портянки за ноги, но он не чувствовал жара. Мерные удары палки о мостовую выбивали глухой ритм, словно бьющая в тугой бубен ладонь шамана. Заворожённый этим ритмом Город с молчаливой исступленностью провожал своего генерала. Уже у городской черты его догнала кавалькада мальчишек и пара увязавшихся за ними дворняг. Мальчишки бежали следом, страстно дыша сопливыми носами, выкрикивали на всю улицу:
— Генерал уходит! Генерал-губернатор уходит! Ха-ха, с палкой! Босой! Как попрошайка! Генерал-попрошайка! Ха-ха!
Собаки лаяли.
Когда улюлюканье мальчишек и лай остались далеко за спиной, перед генералом распростерлась бурая степь, перерезанная шнуром дороги надвое.
Навстречу ему шёл Кликун. Они стали друг против друга.
— Ну вот… вот снова свиделись. В последний раз уж, наверное.
Кликун открыл рот, пошарил там пальцами, извлёк на свет божий маленький лист. Всё ещё зелёный.
— Опять, иуда, скитальцем бездомным прикинулся? Над мужиками потешаться идешь. Как тебя, грешника старого, земля носит?
— Нет… навсегда ухожу.
— Как так, навсегда? Кто ж тебя из дворца губернаторского отпустит?
Генерал задрал рукав рубахи и показал Кликуну руку, между жил и волос, где раньше темнело страшное пятно, теперь было чистое место. Генерал ухмыльнулся и тронул пальцами щёку Кликуна, как раз там, где зияло пятно поцелуя. Кликун весь сморщился.