Пелена сна развеялась только под вечер. Сев, он крепко мотнул головой, словно хотел окончательно стряхнуть с себя паутину сновидений, державшую его в своей власти несколько последних часов. Подцепил на крючковатый палец нехитрый заплечный мешок, с которым пришёл, и побрёл в дом. Мать как раз села ужинать. Не говоря ни слова, он отобрал у матери тарелку с прокисшей кашей, ополовинил её, сунув в старушечьи руки недоеденное. Отёр губы тыльной стороной ладони и шагнул в некогда принадлежавшую ему комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Оставшись один, он достал из мешка почти полную бутылку водки и в два глотка осушил её. Подождал, пока хмель начнёт резвиться в голове, а, дождавшись, надсадно запел единственную известную ему песню, в которой слова были похожи на дым, а точки с запятыми то и дело менялись местами. В соседней комнате громко скребла об стену жёлтыми, сухими пальцами его мать.
Утром в их доме появился сосед, Григорий, видимо уже прознавший о его возвращении. Перекинувшись парой пустых фраз со старухой, сосед, распахнул дверь его комнаты:
— Здорово! — брякнул Григорий с самого порога. — Вот пришёл посмотреть ты это или не ты вернулся.
— Ну и как? Я?
— Да вроде ты.
— Ну и хорошо, раз я.
— Где был-то? — осведомился Григорий. — А то люди разное сказывают.
— Вот у этих людей и спроси, где я был. Люди всегда лучше знают.
— Да, говорю же тебе — разное сказывают, — не унимался Григорий. — Одни говорят, сидел, мол.
— Раз говорят, стало быть, правда.
— Да? А другие говорят, что в дурдоме лежал.
— И это значит правда.
— А некоторые, что какая-та приезжая баба тебя окрутила, вот и сбежал ты с ней.
— Тоже правда.
— Да ну! С тобой говорить… — обиделся Григорий. — Скажи тогда, что делать собираешься?
— А вот этого я сам не знаю. Надо будет у людей спросить. Им, поди, уже известно.
Григорий помялся у порога, но, видя, что продолжения беседы не предвидется, попрощался и пошёл прочь.
А он продолжал лежать на старенькой панцирной кровати, заложив руки за голову и уперев взгляд в потолок. На грязно-белой плоскости потолка перед ним, как на экране в кинотеатре, проплывали сцены беззаботного детства и щедрой юности.
Насмотревшись в потолок, он, наконец, поднялся с кровати. Выйдя в соседнюю комнату, уставился глухим взглядом на мать, копошившуюся в углу. Та лишь на миг повернула голову в его сторону, мазнув через плечо парой выцветших глаз, но словно ничего не увидев, отвернулась, вновь принявшись за своё занятие.
Миновав двор, он вышел на улицу, и та повела его смутно-знакомыми лабиринтами к дому с синими ставнями. Входить во двор он не стал. А начал прохаживаться в зад-перёд вдоль невысокого, порядком покосившегося забора, пристально вглядываясь в глубину пышного сада раскинувшегося за изгородью. Долгое время во дворе никого не было. Но он не уходил, продолжая бродить возле забора с немым упрямством забытого на вахте часового. В конце концов, он дождался.
— Эй, — негромко позвал он.
Она не услышала.
— Эй! — позвал он уже значительно громче.
Она дёрнула головой и на миг опешила, узнав его. Придя в себя, подошла вплотную к забору и так посмотрела ему в глаза, будто желала прочитать в них всю его жизнь.
— Пришёл? — после недолгой паузы вымолвила она.
— Пришёл.
— А зачем пришёл?
— Не знаю.
— Хорошо тебе. Делаешь, а не знаешь зачем. Всем бы так.
— Что же хорошего?
— Естественно всё получается. Напрягаться не надо. Думать не надо. Захотел, ушёл. Захотел, пришёл. Вот и завидую тебе.
— А-а. Не знаю, может, и вправду хорошо.
В их разговоре повисло молчание. Он пожевал что-то невидимое губами и спросил:
— Ты как?
— Да никак! — неожиданно резко вырвалось у неё.
— Плохо?
— Почему плохо — хорошо. Да нет, на самом деле, хорошо, ты не думай. Вот. А уйдёшь — ещё лучше будет. Так что ты иди. Иди, иди. Я тоже пойду, мне в дом надо. — С этими словами она развернулась и действительно направилась в сторону дома, мелькавшего синими ставнями сквозь зелень сада.
— Ну ладно, — буркнул он и тоже побрёл прочь.
На этот раз дорога вывела его к берегу неширокой речки. Он сел невдалеке от воды и стал смотреть вдаль. Мысли роились в его голове, но оставались по большей части непонятыми. Река уносила мутную воду в серую даль начинающегося вечера, а ему казалось, что вместе с водой утекает в никуда его жизнь.
Он вернулся домой затемно. Послонялся по двору, разглядывая неровные стены сарая. Провёл рукой по стволу яблони, росшей здесь ещё со времён его детства, и зачем-то после долго нюхал свою ладонь, будто желал распознать запах прошлого. Напоследок внимательно поглядел в колодец и пошёл в дом. Внутри дома было темно. Двигаясь на ощупь, он вошёл в материну комнату, старуха, похожая на груду лоскутов, спала, отвернувшись к стене. Он сжал её плечо своей жилистой рукой, и плечо матери показалось ему пустым внутри. Начал трясти старуху. Та дёрнулась и подняла голову, уставившись на него непонимающими глазами. Даже сквозь темноту он ощущал пустоту, сквозившую из её сухих глаз.