— Оплатите проезд, пожалуйста, — ровным, как бетонная плита голосом, произнесла девушка-кнодуктор.
Баба Надя заёрзала рукой внутри кармана, нелюбимым ребёнком топырившимся на её заношенном платье. Карман был пуст. Баба Надя уже давно не носила с собой деньги, но всё время забывала об этом.
— Проезд будем оплачивать? — в голосе кондуктора задребезжала струна недовольства.
— Нет у меня, — только и сумела вымолвить растерявшаяся баба Надя.
— Ни у кого поначалу нет. Но ведь платить-то надо!
Слова девушки-кондуктора были непонятны бабе Наде, но она отчего-то согласилась.
— Надо.
— Так платите.
— Нечем.
— Платите чем есть.
Бабе Наде вновь стало неясно. Чем же платить, если платить нечем? Появилось такое чувство, будто она собралась по грибы в лютую зиму. Она молчала.
— А совесть у вас есть, без денег в трамвай садиться? — никак не унималась кондуктор.
Баба Надя, закивала в такт её словам, подтверждая наличие совести.
— Хорошо хоть совесть-то у вас есть, — в тоне девушки заслышались нотки применения. — Тогда ей и платите.
— Как это? — Баба Надя ощутила, как разум её начинает лихо отплясывать тарантеллу.
— Очень просто, — сказала девушка заурядным голосом. — Вон у вас в руке левой что не совесть разве? Отдавайте половину, как раз за проезд хватит.
Баба Надя опустила свой узловатый стариковский взгляд на левую ладонь и, действительно, обнаружила там нечто, похожее на свалявшуюся грязь. Она сильней разжала пальцы, чтобы рассмотреть невесть откуда взявшуюся субстанцию. На ладони бабы Нади лежали какие-то волосяные шарики неприятного цвета. Пока баба Надя раздумывала над увиденным, девушка-кондуктор, ничуть не смущаясь, вытянула длинные сухие пальцы и взяла со старухиной ладони примерно половину лежавшего там. Баба Надя всё ещё озадачено смотрела на свою ладонь, когда девушка в свой карман плаща её совесть оторвала от пачки белый прямоугольник талона, положила его в свободную правую руку старухи и направилась к своему месту.
Баба Надя перевела взгляд с левой ладони на правую. Она так давно не видела трамвайных талонов, что ей показалось интересным рассмотреть выданный девушкой билет. Буквы были совсем мелкие, и бабе Нади пришлось поднести его в самый притык к дряблым стариковским глазам. На талоне была напечатано:
У бабы Нади посерело в кишках. Она напрягла старушечьи ноги и встала с сидения. Дойдя до кондуктора, невозмутимо сидевшей на прежнем месте, баба Надя осторожно тронула её за плечо и сразу запричитала прямо в обернувшееся лицо девушки:
— Милочка, мне бы выйти надо. Вот беда, свою остановку проехала. Проехала, говорю, я свою остановку. Когда выйти можно будет? А, внученька? Скажи. Бабушке уже давно выходить пора.
Лицо девушки слегка дернулось, став похожим на куль с цементом, а в глазах неожиданно заиграли огоньки ненависти, но ответила старухи она всё тем же ровным голосом:
— Остановка ещё нескоро, бабушка. Я вам сама скажу, когда доедем.
Страх снова белой сметаной забродил по жилам бабы Нади. Куда это мы едем так долго? Неужели, и правда, а ад?
— Мне ехать дальше никак нельзя. Я к внукам опаздываю. Милочка, скажи водителю, пусть остановит и бабушку на улицу выпустит.
Изо рта девушки полетели слюни вперемешку со словами:
— Просишь, значит! Хочешь, чтоб отпустили тебя! Милочкой меня называешь! А когда я скребла по мокрым стенкам твоего брюха и просила, чтобы ни вырывала ты меня на свет божий раньше времени! Просила, чтобы жизнь ты мне дала! Послушалась ты? Оставила меня? А? Отвечай! Зачем? Зачем душу ещё неродившуюся погубила? Зачем рукам потным и гадким позволила тельце моё вытащить да выбросить! А, мама?! Зачем? Иль не узнала ты нерожденную дочь свою!