Нет, найтись такие могут, конечно. Но дядька мой, слава богу, пожилой уже. Тяга к новым приключениям почти угасла. От добра добра искать — не тот у него возраст.
Кстати!
Кстати!
А у этой подлюки мужик, судя по досье Логовенко, вполне себе молодой! И черти в штанах у него наверняка ещё бесятся!
— Кстати, подружка моя, — лениво произнесла Лариса, не открывая глаз. — У меня есть для тебя вариант хар-рошего мужика! Нормальный себе дядька, с деньгами. Фарфоровый король какой-то.
— Уманский? — вспомнила Наталья. — Не смеши меня!
— Не знаю я никакого Уманского, — так же лениво ответила Лариса. — Я вообще в этом фарфоре не разбираюсь. Кто из них там кто, мне на фиг не надо знать. Мне сказали, что он — король, я тебе так и передала…
— Ну-ка, ну-ка… — мгновенно ухватила умненькая Наташка. — 'Сказали'? А зачем ты им интересовалась? Молодой, симпатичный?
Лариса внутренне прикусила себе язычок.
Чёрт, прокололась! На 'чисто', что ли, взять, на откровенность?
— Ты гляди, — хихикнула Наталья. — Мальчишку-массажиста тебе твой банкир, поди, простит. Не заметит. А мужчину серьёзного — не-а!
— Дура ты, Наташка! — отрезала Лариса. — Я тебе реального мужика даю, а ты тут в угадайки играешь. Не интересовалась я им, понятно? Мне бабе его отомстить надо!
Она открыла глаза. Подруга смотрела на неё внимательно, чуть-чуть хищно.
— Ну-ка, докладывай, — отрывисто потребовала она.
* * *
— Всё, деточка, иди. Спасибо, — махнул кистью руки Владимирский.
Арфистка остановилась на полузвуке, поднялась со своей скамеечки, сделала реверанс и упорхнула.
Многие подсмеивались над этим обычаем банкира — перед важными совещаниями собираться в зимнем саду и слушать арфу. Кто-то считал его оригиналом. Чем, собственно, косвенно работал на Владимирского: тот был убежден, что в истории останется не то, сколько денег он сделал или какие проекты поднял, — а вот эти милые чудачества.
Современники многого не понимают. Но только впоследствии в истории остается не тот, кто подсмеивался, а тот, над кем подсмеивались. 'Замечательные чудаки и оригиналы постсоветской России' — такую книжку хотел бы видеть Владимирский. И чтобы в ней одним из главных героев был он. В смысле — героев-оригиналов. А чудаками чтобы выступали его соперники. И просто люди, которые ему не нравятся.
Это, в общем, очень просто — остаться в истории так, как хочешь ты сам, и оставить в ней своих врагов так, как очень не хотелось бы им. Достаточно только немного сместить акценты. В той знаменитой рекламе банка 'Империал' — банка, почившего во времена дефолта девяносто восьмого года не без его, Владимирского, помощи, — где Суворов отказывается есть до первой звезды… Там ведь можно понять и так, что полководец оригинальничает, требуя заслуженной награды. А можно увидеть и другое: что мелкий интриган дешевым оригинальничаньем выгрызает себе лишнюю звезду на грудь.
Всё дело в акцентах.
Владимирский потому и не приступал пока к этому книжному проекту, что искал такого прожжённого журналюгу, который бы столь невинно, но умело расставил акценты, чтобы никто ни к чему придраться не мог. Но всей публике все было бы ясно про всех.
Но он пока что видел только сплетников. Ума большого не надо, чтобы изобрести статью на тему, как плохой юный певец Федя женится на знаменитой пожилой певице Гале в сугубо коммерческих видах. Куда больше ума надо, чтобы изобразить этот мезальянс настоящим счастливым браком… мягкой ретушью нанеся несколько чёрточек, достаточных для умного, чтобы понять реальную картину.
Нет, Владимирский искал умного мастера. А до тех пор держал свой проект под спудом.
Впрочем, информацию набирал без устали. И работал и на свой будущий имидж в истории.
И арфа — это хорошо.
Тем более забавно, что начиналась она с пустой, в общем, шутки. Когда-то давно, ещё во времена торжества позднесоветской 'чернухи' в кино, он случайно подсмотрел сценку в каком-то фильме. 'Братки' или кто-то там — 'новых русских' журналюги ещё не изобрели — проводили то ли встречу, то ли обед, он уж не помнил. А перед ними на арфе играла совершенно обнажённая музыкантша.
А Борис Семёнович тогда как раз с кем-то выпивал. И они с нетрезвых глаз решили, что заведут себе такой же обычай.
Завёл его, правда, один Владимирский. Партнёра его тогдашнего застрелили в собственном подъезде год спустя. Сдержал слово, что называется. Специально купил арфу. И затем с некоторым даже исследовательским интересом нанимал исполнительниц поиграть голыми перед ним и его командой.
Соглашались все. Вопрос был только в суммах.
Однако самого его хватило всего на три, то ли четыре раза. Он всё-таки был человек с эстетическим чувством, а тут никакой музыки девочки изобразить не могли. Не о том думали, понятно.
Да и сам процесс, откровенно говоря, наскучил. В конце концов, ничего нового на женских телах не открывалось. А постоянно делать одно и то же, чтобы только потешить гормоны — так он уже не мальчик.
Так что эротику отставили. А арфа осталась. И через какое-то время Владимирский распорядился внести её в зимний сад в своём офисе и за вполне пристойные деньги стал приглашать исполнительниц поиграть что-нибудь для души.
В одетом виде. Даже в концерном платье.
А затем распорядился сделать это обычаем. Частью фирменного стиля. Не перед обычными летучками, конечно, но перед каждым важным совещанием они с членами правления отдавали по десять-двадцать минут прослушиванию музыкальной классики.
Это хорошо настраивало на работу, был убеждён Владимирский.
— Итак, господа, — произнес он, когда артистка, шурша платьем, покинула помещение. — У нас с вами сегодня на повестке дня тема, возможно, и не относящаяся непосредственно к нашему основному бизнесу, но тем не менее небезынтересная.
Хочу сразу оговориться, что к банку она никакого отношения не имеет. Хотя впоследствии мы его подключим к этому делу неизбежно. Но пока будем считать это новым проектом…
В кабинете сидели самые доверенные: первый заместитель по правлению и стародавний партнёр Догилевич; заместитель по общим вопросам — проще говоря, его 'дубинка' в банке — Алиев; главный юрист Нагонченков; финансовый директор Вайнштейн; личный помощник Загалатий и начальник службы безопасности Логовенко. Последнему, впрочем, не всегда давалась привилегия участвовать в таких вот узких совещаниях. Но на данный момент именно он обладал важной частью информации.
— Значит, так, — продолжил Владимирский. — Я тут уже некоторое время приглядываюсь к тому, чтобы нам как-то диверсифицировать свой бизнес. А проще говоря, хочу я заняться фарфором.
Догилевич хмыкнул.
— Что не так? — резко повернулся к нему босс.
— Да нет, ничего, в общем, — протянул первый зам. — Просто ты как-то так официально начал… Я уж подумал, что такое?
- 'Такого' — ничего, — отрезал Владимирский. — Считай, это моя фантазия. А официально начал потому, что решение уже принял.
— Но почему именно фарфор? — удивился Вайнштейн. — Там возни много, а рынок узкий. Спрос предсказуемый, ограниченный. Это всё равно, что в алмазы лезть. Всё квотировано, лишнего не вбросишь — подорвёшь спрос.
Нет, это я спонтанно говорю, вопрос не изучал, — заюлил он, видя тяжёлый взгляд шефа.
— Это я знаю сам, — сухо проговорил Владимирский. — Но кое-кто на этом рынке очень неплохо поднялся. Хочешь знать, как?
Он кивнул Косте.
Тот откашлялся:
— Есть такой Серебряков. Не многие слышали, да и не мудрено. Ниша узкая. Но, в общем, в узких кругах, среди специалистов, известен.
Начинал так себе, ничего особенного. Можно сказать, свой свечной заводик был. Поначалу занимался всем, но потом 'накрыл' небольшую мастерскую экспериментальных керамических форм. Ну, там различные светильники, вазочки, украшения… Всё умирало, потому что продавать не умели. А он проникся интересом. Пару заказов пристроил немцам, потом вышел на постоянную линию с ними. Тем временем организовал сбыт по России, перестроив производство. Далее то ли он на украинцев вышел, то ли они на него — стал дилером Коростеньского завода. Постепенно стал дилером ещё нескольких. Одновременно выстраивал собственное производство на испанских и английских технологиях.