Одна беда. 'Комсомолец' внутри не отпускает. Всё кажется, что вот-вот тебя, как того мистера Твистера, выставят из сладкой жизни. А то и вовсе в прогрессивного малайца обратят.
Тем более, что практика последних лет показала: обратить могут. Только не в малайца. В швею-мотористку в Читинской области.
В общем, смесь глубинной неуверенности в надёжности своего статуса — этакое ощущение 'зайца' в спальном вагоне — и глубинной же уверенности, что контролёры прекрасно о тебе знают.
Именно потому этот мир так жесток. И безжалостно выбрасывает любого, кто перестал соответствовать его требованиям. Ты должен 'держать марку'. Нельзя показать своей слабости. Ведь здесь живут только успешные люди! И потому если даже внешне в Барвихе-4 или Жуковке-2 царят мир и благодать — как говорится, 'на водопое звери друг друга не едят', - то внутренне здесь всё исполнено каждодневного напряжения. Если у тебя неприятности и о них становится известно, ты немедленно попадаешь в разряд изгоев.
Например, многие не могут себе позволить даже сменить громадный дом на более подходящий, поменьше. А в смене дома интерес — самый человеческий: дворец требует ухода. Значит — большой прислуги, а значит — потери приватности, частного характера твоего быта. Когда, например, на крыльцо утром не выйдешь без того, чтобы тут же на двор не стали суматошно выскакивать посторонние люди… э-э, твои работники, изображая бурную деятельность. Хотя только что пили чай и чесали языки про подробности твоей личной жизни.
Даже и с женой всласть не поругаешься, чтобы это не стало добычей чужих докучливых ушей и предметом для сплетен и слухов.
Потому дело не в том, что на сокращении числа работников экономишь деньги. 700–800 долларов зарплаты — не потеря, когда платишь. И не приобретение, когда экономишь. Главное в другом. Ведь эти люди, получающие от тебя деньги, чаще всего тебя же и не любят! Не потому, что ты плохой или, скажем, не даёшь им питаться со своего стола. Просто они живут слишком близко от богатства, чтобы не завидовать. И перепадают им от этого близко богатства слишком малые крохи…
А ведь они тоже — бывшие советские люди.
Словом, немало людей вдоль Рублёвки с удовольствием сменили бы дом на меньший, сугубо частный… Но нельзя! Ты потеряешь в статусе, что будет немедленно отмечено! И при случае — использовано против тебя.
Или другой, тоже часто встречающийся вариант. Расскажешь соседу о 'сюрпризах судьбы', а это против тебя же и используют. И где, когда это всплывёт, в каких досье твоих конкурентов или в статьях досужих журналюг — неизвестно. Но на всякий случай опасаться такого варианта надо…
И потому нет тут настоящего доверия. Настоящей близости. Все — на расстоянии иголок друг от друга.
Вот и ищут обитатели Рублёвского шоссе успокоения кто в чем. Кто в неустанных трудах, превращаясь в измождённого трудоголика. Кто в буйных разгулах. Кто в покупке нового и абсолютно ненужного бизнеса. Кто не реже двух раз в месяц срывается в особняк на Сейшельских островах…
Ибо каждый, кто крутится вокруг больших денег, инфицирован ими. Это всё равно, что жить в одной комнате с носителем туберкулёза в открытой форме. Как ни берегись — заразишься.
Они тут все — больные. И вся Рублёвка — просто большой туберкулёзный санаторий. Только без возможности излечения…
* * *
— Чего вам?
Голос в телефоне не располагал к ответной любезности. Но принадлежал явно лицу начальственному, привыкшему отдавать команды. Дело осложняется — с обычным инспектором договориться было бы легче.
Конечно, многое зависит от того, что там натворила Анастасия, насколько серьёзно её нарушение. Если не очень — решить вопрос можно. И недорого. Настоящие 'службисты' — по уставам и инструкциям — встречаются редко. Если вообще не вымерли как класс. Недаром же одному из них даже поставили памятник. Где-то в Орле, то ли в Белгороде. Тот гаишник, рассказывали в газетах, был настолько принципиален, что однажды оштрафовал даже самого себя за превышение скорости. Так что если нет привходящих обстоятельств в виде проверки либо отчаянной нужде в 'палке', договориться удастся. И я, откровенно говоря, ничего особо плохого здесь не вижу. Коррупция? Не уверен. 'Договороспособный' гаишник — комарик на фоне того, что в строительство километра дороги в России закладывается столько же, сколько в Германии в десять километров их немецких автобанов. И в принципе 'сотрудничество' между водителем и гаишником, выражаемое в денежной форме, — не более, чем собственная, национальная форма регулирования дорожного движения в нашей стране. Модус вивенди по-российски.
Хотя справедливости ради надо сказать, что именно на Кутузовском нередко встречаются такие водители, которые сами готовы идти на конфликт с дорожной милицией — даже на физический.
Однако сам факт, что сейчас большой гаец взял трубку и стал разговаривать, показывает его заинтересованность. По крайней мере, в компенсации. И если Анастасия дров ещё не наломала, можно попытаться уладить проблему полюбовно.
Теперь главное — самому умело построить интонацию. Тут как при разговоре с клиентом: думаешь о его интересах, вспоминаешь что-нибудь оптимистичное, стараешься постоянно улыбаться. Улыбка всегда видна на том конце телефонного провода.
— Расскажите, пожалуйста, что случилось, — озабоченно, но с оптимизмом спрашиваю я. — Как можно разрешить проблему?
Туповато, конечно, прямолинейно — но для работников полосатой палки в самый раз.
— А вы кто, муж? Или адвокат?
— Нет, ни то, ни другое. Я, скорее, специалист по ликвидации срывов.
Адвокатов они не любят.
— Разрешите, я приеду, попробую её успокоить?
Тут — сразу два неявных сигнала. 'Разрешите' — это обращение подчинённого к начальнику в армии и милиции. Тем самым этому майору или подполковнику — а я уже был убежден, что это кто-то из офицеров среднего уровня, они иногда любят сами поохотиться, подзаработать — даётся понять, что он тут главный. И психологически он незаметно для себя включается в ситуацию, когда ощущает, что я для него не опасен.
А во-вторых, он получил информацию, что я на его стороне — ведь я еду успокаивать женщину, а не 'разбираться', 'решать проблему', 'договариваться, командир' и так далее.
И 'специалист по ликвидации срывов' звучит интригующе.
Ну и последнее: я поставил его в ситуацию психологической неустойчивости. Как он может не дать разрешения успокоить рыдающую, впавшую в истерику даму, когда неизвестно, что она выкинет в следующий момент? Она вон даже про задержание не сразу вспомнила, всё про мужа своего говорила…
* * *
Всё оказалось лучше, чем я ожидал. Рядом с машиной не лежал труп, укрытый чёрным пластиком. Не стояли побитые, всхлипывающие огоньками авариек автомобили. Не суетились пожарные вокруг бензинового ручейка.
Может быть, поэтому гаишники, облитые фиолетовым соусом уличного освещения и оттого похожие в своих мокрых плащах на вставших на хвосты рыб, были настроены если не миролюбиво, но и не агрессивно. Полчаса в обществе рыдающей, ни на что не реагирующей женщины любого мужчину заставят ощутить всю неизбывную вину своего пола перед противоположным. Таково уж свойство девичьих слёз. Даже если дева эта сидит за рулем пятисотого 'Мерседеса'.
Впрочем, сейчас моя пациентка сидела в милицейской машине. За пупырышками дождевых капель на стекле профиль её казался размазанным, словно тушь на зарёванном лице.
— Антон Геннадьевич, — представился я вышедшему из машины начальнику и протянул ему руку.
Не сможет он её не пожать. А как пожмёт — он уже мой. Мы с ним теперь не противники, а почти партнёры, столкнувшиеся с общей неприятностью.
— Подполковник Мартынов, — буркнул гаишник, пробормотав ещё что-то неразборчивое про какое-то управление ГИБДД. Значит, я не ошибся. Майоры ещё могут выезжать в патрули, а подполковники — лишь по особому случаю. Не всегда, конечно. Жизнь полна исключений больше, чем правил. Но близко к закономерности. Значит, либо вызвали, либо что-то с ним у Насти и произошло.