И это что-то светлое, казавшееся строгим и сердитым, — но я откуда-то опять знал, что в глубине своей оно меня любит и слега подсмеивается над моей шалостью, — как-то без слов и знаков, но очень ясно и твёрдо дало мне понять:
'Э-э, нет! Тебе там нечего делать. У тебя ещё много работы…'
Я открыл глаза. Ординаторская. Тусклая лампочка. Захватанный журнал на столе.
И разрывается от звонков телефон. А когда я поднял трубку, оказалось, что ошиблись номером…
И вот с тех пор я нередко вспоминаю этот случай. Со странными чувствами. С одной стороны, ощущение тёплой радости.
С другой — сожаление.
Я ведь так и не понял, был ли это контакт. Или — странный, немного страшный сон?
И если это был контакт — то с кем?
Или с — Кем?
Странно ошиблись, кстати, номером телефона.
Кому в два часа ночи может понадобиться НИИ интеллектуальной собственности?..
Х-10
Виктору казалось, что это было в реальности.
Он в каком-то тропическом далеке. Катер и девушка. И никого вокруг. Только глаза девушки, её улыбка, её любовь. Ничего, только любовь глазами через глаза. Любовь глаз.
Казалось, что это было в реальности, в жизни. Но он, конечно, знал, что это был лишь сон. Непонятный сон мальчишки, который и представления не имел о любви, о девушках, о том, как это на самом деле соединяется в одно звенящее целое.
И однажды сон вернулся. Он снова увидел её. На том же катере-кораблике. Около того же острова с зеленью. И он вновь оказался рядом с ней. И они, наконец, сказали друг другу что-то о своей любви. Любви, которая продлилась так долго — ведь ему уже стало за тридцать.
Он почти забыл и этот сон. Но тот вернулся в третий раз.
Теперь Виктор сам искал её. Помня о кораблике и острове с зеленью, он взял в турфирме билет на какой-то из тропических курортов.
Он обошёл почти все катера. И яхты. Но нашёл, лишь когда оказался на борту какого-то экскурсионного пароходика.
Она сидела здесь. Девушка из его сна. Совсем не постаревшая. Та же девушка.
И он не сразу понял, что это — она. Та самая.
Как пьяный, чуть ли не заплетаясь в собственных ногах, он подошёл к ней. Сел за столик напротив. Положив голову на кулаки, долго смотрел на неё. Она засмеялась, тоже положила голову на кулаки и тоже стала глядеть на него. Глаза её снова лучились. В них была любовь.
Потом они заговорили. По-немецки. Она, оказалось, на нём говорила, а он вдруг вспомнил язык, забытый едва ли не со школы.
Они болтали без умолку. Он знал, что это сон. Но в то же время это была реальность. Он счастливо вернулся в реальности в то, что когда-то видел во сне.
Но потом девушка заплакала.
Зачем ты так надолго бросил меня? — спросила она.
Он понимал, что так не бывает, что это невозможно. Не исключено, что та же девушка из сна может воплотиться в какой-то образ вживе, и этот образ можно встретить в жизни. Пусть наполовину самовнушённый. Но чтобы эта встреченная девушка вспомнила, то же, что было с ним в детском сне… Ведь это же не сон, это реальность!
Он удивлялся, а девушка плакала, тонко и горько.
Кто-то из пассажиров сделал им замечание. Не отрывая взгляда от неё, он грубо, по-русски послал его. Тот вызвал стюарда. Уже вместе они начали что-то говорить ему и ей. Но между ними двумя происходило что-то великое, и он снова послал их. Продолжая смотреть на неё.
Тогда эти посторонние попытались поднять голос, и он на них оглянулся. Что было в его взгляде, неизвестно, но они вызывали полицию. Полицейские силой попытались оттащить его от девушки.
Ох, как он их бил, как он их метелил!
И он с ними справился.
А когда повыкидывал с судна всех, кто только пробовал сопротивляться, и оглянулся на неё… её уже не было.
И только тогда он узнал.
Это была Настя…
И Виктор проснулся.
А Насти не было.
10.
Труп Империи.
Он, правда, не был смердящим. Наоборот — чистенький, даже в чём-то притягательный. Но когда вдруг задумаешься о том, что это всё, что осталось после страны, над которой раньше никогда не заходило солнце…
Склеп.
А Наталье Голландия нравилась! Ещё когда они ехали с ней из Аахена по ровным, как стол, лугам, она всё находила в них какую-то романтику. В её голове, оказывается, складировалось множество историй, и теперь она щебетала в машине о каких-то там художниках, о каких-то войнах, когда голландцы заливали эти равнины, открыв дамбы, что отделяют их от моря… Об империи, от которой сегодня остались здесь, в Амстердаме, лишь магазины колониальных товаров. Словно вытащенные из старых книжек. Да колониального же стиля бары, похожие на те, что были в 'Пиратах Карибского моря'.
А вот Виктору отчего-то пришла в голову фраза, которой Черчилль вроде бы оценил Сталина. Тот, вроде бы, сделал две ошибки: 'показал Европу русскому солдату — и показал русского солдата Европе'.
Отчего эта фраза пришла и теперь никак не хотела уходить из головы, он, впрочем, не знал.
Наташка не была солдатом. И вела себя вполне по-европейски. Тем более — с двумя её языками. Одета она была стильно — и так она умела одеваться сама. Он лишь подкупил очень украшавший её браслетик с бриллиантами.
Честно говоря, несвоевременное гусарство. Дела идут всё хуже. Как бы не пришлось расходовать последний резерв — депонент в 'Сити-банке', который лежал на срочном вкладе и обрастал процентами. Но и не подарить своей женщине вещь, которая ей так понравилась…
Своей? — переспросил он себя.
Твою мать! — тут же внутренне выругался.
Он помотал головой.
Наталья замолчала, глядя на него с немым вопросом.
Он кивнул — рассказывай, мол, дальше. Но раздражение уже поселилось в мозгу.
Многое знала Наташка. Многое умела. И в постели тоже. И рядом с этой самостоятельной, даже самоуверенной — и стильно-дикой — женщиной было приятно находиться рядом. Этакая дикая кошка ластится и позволяет управлять собой только одному тебе. Приятно.
Но скучно.
Точнее, именно здесь, в Европе, стало скучно. Когда все дела у него на Франкфуртской ярмарке закончились, и закончились дела здесь, в его магазине в Голландии, и они решили остаться ещё на недельку и покататься бесцельно по разным уголкам разных стран.
Рассказывала…
Ему не к чему было придраться. Она всё делала, как надо. Она прекрасно помогала ему на ярмарке, особенно с переводом на французский. Она не требовала ничего, что он сам не предложил бы ей. Она с удовольствием играла роль помощницы на переговорах. И глаза партнёров ясно указывали, что они высоко оценивают то качество бизнеса, которое мистер Серебряков демонстрирует своей сотрудницей.
В глазах европейцев, женщины которых в массе своей страшны и дурно ухожены, — если не считать парижанок, конечно, — она выглядела восхитительно. Конечно, бизнесмены его, Серебряковского уровня, тоже с удовольствием пользовались girls guard. Но то были так, куклы. А Наталья была в их глазах покорённой Клеопатрой…
Обворожительной Клеопатрой.
И всё равно — чего-то не хватало…
Вечером она его вытащила из отеля, где по коридорам витал сладостный, словно трупный, запах марихуаны. Пойдём, развлечёмся, сказала она.
Виктор недолюбливал Амстердам. Чем-то жалок ему казался этот город. Когда-то великий, а сегодня демонстрирующий, во что превращается страна, решившая остановиться. Уйти на пенсию и насладиться заслуженным отдыхом.
И особенно это касалось вечеров. Когда натрудившиеся за день на уборке улиц и реконструкции трамвайных путей голландцы вместе с государственными пособиями отдают иммигрантам и свой город. Столица былой мировой империи поделена среди населения по времени суток: голландцы трудятся днём, иммигранты — ночью… развлекаются. Бродят по улицам, сидят в барах, слоняются по дискотекам. Негры и малайцы, индусы и восточноевропейцы, вьетнамцы и латиноамериканцы — вот основное вечернее и ночное население этого города. Когда натуральные голланды уже спят, умаявшись за день. Население, которое к тому же занимается довольно специфическими вещами.