– Перед тобой Повелитель Скрытой Стороны. Я пришёл познакомиться с тобой. Меня позвало то, что есть в нас обоих. И когда мы преодолеем расстояние между нами, окутанное туманом, который мешает увидеть истину, ты поймёшь, что я это ты, а ты это я.
Художник не понял точного смысла того, что сказал горбун, но это как-то соединилось в его голове с тем, о чём поведал ему в своей сказке Рэф.
– Ты один из тех, кто живёт там, в котловине?
– Если бы ты наткнулся на одного из них, ты пожалел бы о том, что зряч. Но это мучило бы тебя недолго, – ответил горбун и потом спросил: – Тебе нравятся здешние места?
– То, что я успел увидеть, запало мне в душу, и я не совру, если скажу, что остался бы в этом чудном крае навсегда, если бы не обстоятельства моего пребывания здесь.
– И мне нужна эта сторона. Мы ещё пригодимся друг другу.
Художника покоробили эти слова, но в следующее мгновение что-то будто переменилось в нём, и душа его приняла их как истину.
– Грядущее свяжет нас, – горбун приподнял палку. – А пока возьми с собой моё имя…
Художник очнулся ото сна ранним утром. Обнаружив себя в саду подле мёртвой хозяйской собаки, быстро поднялся и поспешил в дом, в свою комнату. Он не знал, заметил ли его кто-нибудь из домашних.
На следующий день, после уроков, Мо, равнодушно пробежав давно знакомые и неинтересные страницы главы под названием «от школы до дома» плюс несколько лестничных пролётов, позвонил в дверь своего друга. Ему открыла Сэл – по её глазам он сразу понял, что что-то не так.
– Его нет дома, – сказала она грустно и почти шёпотом, вместо обычного «Привет! Проходи», и добавила, как-то нерешительно: – Он… он заболел.
Мо уже повернулся, чтобы уйти, но Сэл остановила его.
– Подожди. Я сейчас.
Через минуту она вернулась и протянула Мо сумку.
– Отнеси ему поесть. Он в мастерской, – попросила она и погладила его по голове. Раньше она никогда так не делала.
Всю дорогу до мастерской Мо бежал: его тревожил вопрос, что же случилось на самом деле, и он не заметил, как оказался перед дверью, которую надо было открыть, чтобы приблизиться к ответу. Первый раз ему было трудно сделать это: какое-то предчувствие сдерживало его. Но он был слишком молод, чтобы следовать голосу предчувствия.
Мо вошёл в мастерскую и застыл в изумлении: Ли (это был Ли, он видел, что этот человек Ли) стоял на коленях перед картиной, которую начал писать. Он сжимал голову руками, как будто хотел справиться с чем-то внутри неё, подчинить это что-то себе. Между ладонью правой руки и головой торчала кисть. Он дрожал всем телом и что-то бормотал, что-то, что невозможно было разобрать. Некоторые слова, не разорванные безудержной страстью в клочья, вырывались из его груди и, разрастаясь, словно оглушали всё пространство мастерской. Мо понял, что слышит слова то из чужого, то из родного ему языка.
– …здесь… здесь… слова!..
Ли поднялся с колен и принялся ходить около картины. Дрожь не отпускала его. Он будто искал что-то во тьме, объявшей его, то пугаясь её слепоты, то цепляясь за её призраки. Неожиданно он останавливался и прямо в воздухе делал какие-то движения кистью, словно давая ей возможность запомнить что-то пойманное в этой тьме, чтобы потом перенести на свет, на полотно. В какой-то момент Ли повернулся в ту сторону, где находился Мо – Мо оторопел от страха. Не зная, куда ему деваться, он поднял сумку (которую дала ему Сэл), чтобы отгородиться ею от безумного взгляда Ли. Сумка помогла ему вспомнить, для чего он пришёл сюда, и он прокричал:
– Я… я… я принёс обед! Я… я не знал…
– Сколько слёз…
– Сэл… просила отнести это тебе, – Мо пятился к двери.
– …для власти надо?.. – голос Ли навевал ужас в эти мгновения.
– Ли, это я, Мо!
– Скала спрячет…
– Ли, это я, Мо! Это я! Что с тобой?! Что с тобой?!
– …ключ…
Мо вдруг понял, что Ли не видит и не слышит его. Он прижался к стене и стал ждать.
– …к власти!.. Необъятной власти!..
Ли бросился к полотну, словно боясь потерять то, что должно было обрести своё место на холсте. Он судорожно слизывал кистью краски с палитры и писал, писал, отдаваясь наитию.
– Власть слов… и слёз!.. Власть слов и слёз! – повторял он в исступлении.