Эшли Вуда не надо было упрашивать о чём-то рассказать. Он готов был поведать обо всём, даже о своих грехах: его душу уже несколько лет готовила к покаянию тяжёлая болезнь. Тем более, молодые люди не были журналистами (он это видел), которых он не любил за то, что любое искреннее слово они отдают на откуп дьяволу. К тому же ему нужны были деньги.
– Но сначала я возьму деньги… на лекарства: хворь требует, – он отвёл глаза в сторону. – Вы уж простите, детки.
– Да, конечно, – испытывая некоторую неловкость, Кристин поспешила достать из сумочки деньги. Она протянула две сотни Вуду. – Возьмите, пожалуйста.
Он молча взял их, зажал в кулаке, будто собственную стыдливость, которая всегда не к месту высовывается, и, привстав, засунул в задний карман брюк.
– Это был самый пустой и чуждый сердцу поход из всех, в которых я побывал. А в походах я бывал столько, что память моя заблудится, перебирая их. Это была насмешка, а не поход. И всё, я думаю, из-за вашего дьяволёнка, художничка. На поиски мы всегда отправлялись вчетвером. Уже знали друг друга, и нам не нужен был чужак. И, уж точно, не нужен был этот Торнтон-младший. Но его старший брат Эдди как-то сумел уговорить Дика Слейтона взять парня с собой. Дика слушались все, даже я не перечил ему: такой у него был характер, что не поперечишь. Уговор был простой: он не суёт свой нос в наши дела и сам не ищет железо…
Погода испортилась в первый же рабочий день: разразилась гроза, хлынул дождь. Нам это было некстати: кругом валуны, скользко, опасно. Ищейку включать нельзя. Не очень-то весело торчать без дела в лагере. А этот… начал прыгать, как одержимый, и орать в небо: «Поддай ещё! Покажи свой оскал! Я хочу тебя!» и ещё что-то вроде этого. Оно и показало, отметилось: в двадцати ярдах от него молния подожгла дерево. А он не унимался: «Хорошо! Ещё! Целься лучше! Я здесь! Я твой!» Я не выдержал и сорвался с места. Во мне, как, думаю, и в каждом из нас, в тот момент закипело желание поучить его. Я бы, точно, выпустил пар: поддал бы стервецу как следует. Но вмешался Эдди и как-то угомонил братца. Художничек всех настроил против себя и ничего не хотел понимать. Он смотрел на всех свысока.
– А рисовал? – поинтересовался Дэниел.
– Всё время что-то рисовал. Проходишь мимо: рука так и шаркает по листу. Взглянешь: вроде рисует природу… к примеру, валун, небо… Однако потом он наделял это какой-то мерзкой жизнью. Я не знаю, чем именно. Не знаю, как и сказать. Но чем-то отвратным, тем, что порождала его голова… Нет, он не настоящий художник…
Через несколько секунд Эшли Вуд усмехнулся и продолжил:
– По правде сказать, Дика он нарисовал подобающе. Глаза, усмешка… как живые. Даже характер как-то вывел. Но человек он… неправильный… Ел отдельно, говорил с издёвкой в глазах… и всё такое. Только из-за брата терпели: брат у него хороший… и дело знал…
Вуд замолчал. Стиснув зубы и закрыв глаза, он переждал прихватившую его боль…
– Но однажды терпение лопнуло. Робби, Роберт Флетчер, случайно увидел, как младший Торнтон копается в грунте, отбрасывает в сторону камни. Он так увлёкся, что даже не заметил Робби. Робби рассказал об этом Дику, мне и Эдди. Мы все подумали, что художник наткнулся на железо. Решили проверить. Он увидел нас, когда мы были в тридцати ярдах от него, и сразу же побежал к лесу. Дик сказал, что сам приведёт его, и бросился вдогонку. Вернулся, когда уже стемнело. Он его потерял. Так он и сказал… Искали его весь следующий день. На другой день решили позвать спасателей. Было не до железа – лагерь свернули. Эдди остался со спасателями. Но всё напрасно – художничек как в воду канул. Эдди пришлось обратиться в полицию – всех стали дёргать. Дик попал под подозрение. А через три месяца ваш Торнтон, будь он неладен, объявился сам.
– Господин Вуд?..
– Эшли, просто Эшли.
– Скажите, Эшли, что же нашёл тогда Феликс Торнтон. Почему он побежал от вас? – спросила Кристин.
– Эдди сказал, какую-то редкую монету. Позже художничек продал её богатому коллекционеру. Очень дорого. На своих картинках столько, думаю, он бы никогда не заработал. Вот и всё, что я знаю… Мне лекарства надо принять. И так просрочил.
Резко оборвав беседу, Вуд не желал обидеть Кристин и Дэниела – боль пережёвывала его тело, не оставляя ему сил на ответы.
Глава четвёртая
«Власть слов и слёз»
Девятнадцать лет назад.
С тех пор как мальчик подружился с художником, жизнь его стала интереснее и легче, а места для него самого в ней – чуточку больше. Ненавистная школа не исчезла по мановению волшебной палочки и не отделалась от привычки откусывать наиболее оголённые кусочки его «я». Но мальчик учился, как подсказал художник, «плевать на фасад, если вывеска на нём не позволяет плюнуть в рожу за ним». Улица, на которой прежде он искал спасения от одиночества, но находил много других своих слабостей, больше не манила его.