Рассказал, им так. Дескать, проходил, мол, мимо-то, смотрит – лежит добро-то. Ему поверили, руку пожали, грамотой самой почётной наградили и зарплату подняли. Потом сделали старшим электриком. Он-то почётной грамоте очень рад был, три дня смеялся и спал с ней.
К нему и Лиза на этой почве вернуться пожелала, так он ей отказал всячески. И причина-то понятная. Ежели любовь настоящая, а не показная, то ведь можно и простого человека заметить, без всяких почётных грамот.
Люди сказывают, что после того случая многие жёны и подруги разных московских начальников себе лисьи шубы купили. Ну и что с того? Совпаденье получилось, потому что дело к зиме шло.
За своё старание и пользу государству принесённую Валериан с премии-то за молодёжную находчивость, в смысле сокровищ, приобрел себе добрый такой перочинный ножичек. Не ведаю, но допускаю, что он в музее нашем под стеклом лежит или даже, где-нибудь, в Москве-матушке.
Но, может, и не так всё, и какой-нибудь иностранный господин, из командировочных, небось, им запросто свиное сало режет. Ножик-то надёжный, советского производства. С ним можно не только в кино сниматься, у его лезвия сталь добрая и точится славно.
Гордая Инга
Много разных историй, легенд и сказок слышал о Комсомольске-на-Амуре. Но разве обо всём поведаешь? Есть ведь и такие, какие пока ещё рассказывать не очень желательно. Да и ни одна жизнь для этого понадобится, да и не только моя. Одним словом, обо всём не сообщишь. Тут и время надо иметь свободное, да и настроение. А когда оно появится? Не ведаю.
Но бог даст, найдутся добрые молодцы, острые на язык-то и перо, и что-то особенное скажут про минувшее наше. Но пока молчат, видать, час такой не настал для откровения полного. Тем летописцам, что в бронзовые и каменные памятники превратились, гораздо проще. Стоят они себе на площадях больших и малых по ночам семечки щёлкают и над нами посмеиваются. А ведь есть над чем. Чего уж там.
Ну, да ладно. Кому гордым ходить пристало, пусть себе ходит. Мы же промолчим и послушаем, что другие скажут. Правда, кто много болтает, тому чаще всего и сказать-то нечего, да и не может он говорить-то. А хочется даже речь большую произнести с какой-то пламенной гордостью не за страну, не за людей, а за себя такового вот, необычного.
Вот тут-то к месту будет сказку о гордыне человеческой вам и поведать. Таковой грех среди других человечьих преступлений перед Господом и людьми не на последнем месте стоит. Благо, если когда-нибудь и кто-то излечится от этой болезни. Себе и всем во благо. Но, чаще то бывает, что иной гражданин таким вот гордым индюком перед Всевышним и является. Сраму и позору не избежит он в иных мирах. Не получится. Такие люди – просто курам на смех.
Жила – была в начале тридцатых годов в Комсомольске, что на реке Амур, продавщица кооперативного магазина продуктовых и продовольственных товаров. Смазливая такая, молода женщина, на мордашку ничего себе, и она про свою красоту и обаятельность хорошо ведала. Потому и гордая очень была. Инга её имя.
Прибыла она сюда не с самой большой компанией работящих девчат, что хетагуровками назывались и были доставлены на берега Амура на пароходе «Косарев». Она появилась здесь ещё раньше, на другом пароходе, «Профинтерне», с женской командой кооперативных работников.
Ни с кем из молодых парней не только дружить, но и знаться не желала. Видать, за людей многих из них не считала. Даже и не здоровалась с ними. С начальниками, правда, большими в улыбчивое состояние входила, и то, время от времени. А надо бы сказать, что парни-то по ней сохли. Всех отшивала. Принца или кого-то подобного, видать, ей надо было встретить. Не ведаю точно.
Но вот замуж пойти хотела только за видного человека. Это, конечно, её дело частное, чего на свою жизнь планировать. Беда-то не в том заключалась, что много про себя небывалого возомнила, а совсем в другом. В том именно, что на всех-то свысока смотрела, даже на подруг свих. Я, мол, особенная, а вы – нетушки.
Одним словом, корчила из себя академика какого-то, ну, понятно, не нормального, а из ума выжившего. Чего уж там правду скрывать. От гордыни своей и заносчивости, если по-учёному рассуждать, она и сама страдания получала. Никто с ней тоже ведь потом знаться не хотел. Каков привет – таков и ответ. Частенько по вечерам приходила она на берег Амуру и слёзы роняла украдкой.
Вот однажды сидела она на камушке у реки и вздыхала, думала про жизнь свою непутёвую. Уже ведь и по-настоящему мечтала о том, как нрав-то свой переменить в лучшую сторону. В мыслях оно всё гладко рисовалось. Придумать то всякую фантастику можно. А в жизни – оно сложнее. Правильно ведь говорят, что дурак думкою богатеет. Так оно и есть. Правда, мечтать, конечно, надо.