- А, это тот, который ездил по сёлам и покупал у населения всякий хлам: утиль, тряпки, кости.
- Ну да, он. Только не покупал, а менял на что-нибудь. Мальчишкам давал папиросы-гвоздики. Те, кто был уже повзрослее брали у него папиросы "Прибой". А девушкам менял на тряпки бусы, колечки и всякую бижутерию. Они потом ходили по местечку и хвастались своими "драгоценностями".
- Конечно, помню, - от этих воспоминаний мама перестала плакать, и даже лицо её порозовело, - я помню у него сама когда-то выменяла свою старую кофту на модные в то время духи "Кармен". Твоему папе они очень нравились. Люди говорили, что Йоська своим промыслом кормил всю свою многочисленную семью. Да и корм для лошадки был дармовой. Ночевал он всегда где-то за селом на лугу. Выпасывай лошадок - сколько влезет. Ещё и домой привозил свежую конюшину. И у хозяек всегда покупал продукты по-дешёвке.
- Люди говорили, - сказала Дора, - что у него когда-то было две лошади.
- Конечно, было две. Вторую он позорно просрал.
- Как это можно? - удивлённо спросила Дора, старательно избегая повторять мамино выражение.
- Самым настоящим образом, в полном смысле этого слова. Однажды, после удачного парнуса он напился и остановился, как всегда, в поле переночевать. Его жена Рива на дух не переносила его сивушное дыхание. Одну лошадку, как специально, ту, которая получше, выпряг, а на вторую, которая похуже, уже не хватило терпежа. Видно, что-то съел. Бросил он им оттавы и начал искать укромное местечко в небольшом кустарничке. А после этого, там же рядышком лёг полежать, чтобы не идти специально второй раз, вдруг опять понесёт. Ну, и на свою беду уснул пьяненький. Утром проснулся - нет лошади. Бегал туда-сюда - лошадку, как ветром сдуло. Кто-то его выследил да и прибрал выпряженную лошадку ту, которая получше. Видно, боялся, что Йоська быстро обернётся и не стал на вторую тратить время и выпрягать. Вот она и осталась. Он на ней и ездил на свой промысел. А ту, вторую, люди говорят, что видели , вроде, похожую у цыган. Так его и прозвали - Йоська-полулошадник.
Дора аж задохнулась от смеха.
Вспомнили Мотла, у которого во дворе была маленькая будочка, где он, несмотря на свой мальчишеский возраст (четырнадцать лет!), паял кастрюли, ремонтировал примусы и керогазы, чинил обувь. Вообще-то это приравнивалось к предпринимательской деятельности и было наказуемо. Но, мама Мотла работала (ну, конечно же, неофициально), проституткой в ресторане Шаи Каминского, и участкового обслуживала бесплатно. А тот за это закрывал глаза на парнус её сына. Тем более, что Мотл тоже никогда не забывал его поздравлять со всевозможными праздниками. Все были довольны.
Вспомнили Милю с первого этажа, которого родители заставляли пиликать на скрипке. Он её ненавидел. Гораздо лучше он овладел другим искусством: он умел попёрдывать по заказу. Получив "заказ", он провозглашал:
- Исполняется бой московских курантов!
Затем поднимал ножку и оглашал колодезеобразный двор звуками, от которых интеллигентная музыкантша тётя Фира с первого этажа, затыкала уши:
- Миля, я тебе заплачу, только не надо фальшивить.
А мама кричала ему из окна:
Миля, хватит уже пердеть. Иди играть уже.
- Не хочу.
- Иди домой, я сказала, онанист проклятый.
Маму Миля не боялся:
- Онанизм укрепляет организм! - бойко парировал он в ответ на весь двор.
Но как только пацаны начинали кричать:
- Миля, атас! Батя идёт!
Милю, как ветром здувало. Папа ещё и в подъезд не вошёл, а из комнаты через окно уже пищала скрипка.
- Ты знаешь, Дорочка, Миля обладал ещё одним редким талантом. Когда он уже стал большим, его часто приглашали на свадьбы или торжества. Он исполнял с помощью своих неприличных звуков один номер. Когда все гости уже были пьяными, он усаживал на стульях в кружок несколько человек, мужчин и женщин. Выбирал кого-нибудь и долго всматривался в его лицо, изучая его внешность. Затем пердежом выражал его характер. Это так соответствовало похожести и нрава, выбранного им человека, что гости падали от смеха. Такой номер он проделывал всегда в очень узкой компании.
Накрывшись какой-то там одежонкой, мама и Дора тихо смеялись, опасаясь своим смехом побеспокоить соседок по камере.
Но в камере, несмотря на гул от разговоров, всё было слышно. Во всяком случае, соседкам. Они всё слышали и даже попросили их рассказать им тоже, чего они смеются.
Наверное, так уж устроена жизнь, что рядом с горем ходит и смех. Жизнь не может состоять только из одного горя.
- Что вы там спрятались и смеётесь? Расскажите и нам. А то сидим тут, как кроты.
- А мы с мамой вспоминаем всякие смешные истории из нашей жизни.
- Мы тоже хотим к вам.
- Милости просим в наш дом, только уж извините угощать нечем.
Когда-то бабушка Ида служилала в областном передвижном театре костюмершой-парикмахером. Так сказать, соединяла две должности. Для передвижного театра иметь в штате и костюмершу и парикмахера, было накладно. Иногда ей даже приходилось подменять какую-нибудь актрису второго и третьего плана. Там же служил и её, ныне покойный муж, дедушка Семён. Он был скрипачом.
Своё выступление Ида начала с краткой и доступной для всех лекцией -рассказом, что же такое есть ТЕАТР?
- Театр, даже самый маленький - это дом Мельпомены со своими порядками, уставом и обычаями. Случайные люди, не обладающие даром актёра, или равнодушными к театральной жизни, там долго не задерживаются. Зарплата маленькая, жизнь полукочевая. Не каждый может это выдержать. И если в душе нет актёрского дарования, который перевоплощает артиста даже в самой трагической для него ситуации, - Ида сделала особое ударение на эту фразу, - и он не может выйти на сцену, чтобы исполнить свой долг и сыграть свою роль, то ему в театре, просто, делать нечего. Как правило, все служащие в театре, начиная от директора и кончая гардеробщицы - это бывшие актёры. Они сживались со сценой всю свою жизнь и никогда по своей воле не оставляли её. В свою очередь, театр тоже не бросал их на произвол судьбы. После ухода со сцены по разным причинам, они, как правило, продолжали служить в театре на вспомогательных работах. Например: - гардеробщик, билетёр, осветитель, костюмер, швейцар и т. п. Среди актёров существует выражение: "Лишь в лёгком челноке исскуства от скуки мира уплывёшь". И я должна вам сказать, что это святая правда. К числу этих служителей принадлежала когда-то и ваша покорная слуга.
Бабушка Ида знала множество всяких театральных историй. Рассказывая их, она непроизвольно входила в роль и перевоплощалась на глазах. Многое уже забылось, но кое-что ещё в памяти осталось.
- Я вам расскажу несколько случаев из театральной жизни.
- Конечно расскажите. Только так, чтобы и мы слышали, - раздались голоса из углов камеры.
Несмотря на то, что бабушка Ида не была актрисой, а всего лишь костюмершей, по своей натуре это была врождённая артистка. Дома она отрывала такие сценки из спектаклей, причём ни разу не повторяясь в своём репертуаре, что соседи от смеха надрывали животики. И вот, сейчас, она вышла в своём рванье на середину камеры и случилось Чудо! Она преобразилась. Она вышла на сцену.
Это уже была не униженная своей национальностью пожилая женщина, с тремя внуками, с которыми палачи разлучили её навсегда. На ней уже не было старого рванья. Она была в сценическом платье (Ну, как же, в зале аншлаг!). На ногах туфли с медными, надраенными пряжками. Волосы украсила завивка. Ногти покрыты ярким лаком. Ноги в коленях выпрямились, исчезла боль в спине от жёсткого матраса, куда-то подевалась застарелая подагра, спинка прямая, исчез "вопросительный знак", морщины на лице от переживаний последних дней, разгладились, исчезла аритмия, которой она страдала последние годы! Пульс бился ровно.