Одна женщина, чудом сохранившая от шмона маленькое карманное зекальце, навела на актрису маленький, еле заметный отблеск камерной лампочки и получился софит.
Ида, входя в образ, начала медленно и выразительно своё выступление. Она играла того или другого персонажа каждым мускулом лица, давая возможность слушателям слиться с образами:
- Ну так вот, - начала бабушка Ида, - в театре, как правило, тексты, которые можно читать, актеры не учат наизусть, а просто считывают с листа. Идёт спектакль, я уже не помню какой, да это и не важно. По ходу действия на сцену вбегает гонец и передает королю в руки письмо:
- Ваше Величество, Вам письмо!
Король разворачивает свиток и ... О, ужас, там нет текста (коллеги решили подшутить). Но короля играл опытный артист и, возвращая свиток гонцу, говорит:
- Читай, гонец!
Артист, исполняющий роль гонца, тоже не лыком шит, возвращает письмо королю:
- Неграмотен, Ваше Величество!
В камере, в этом адском месте страданий, наверное, впервые за всю её историю существования, раздался дружный смех и аплодисменты. Послышались просьбы:
- Бабушка Ида, расскажите ещё что-нибудь, ну, пожалуйста!
Ничего так не вдохновляет артиста, как аплодисменты.
- Ну, хорошо, - согласилась она и начала говорить, подражая артистам:
- В одном небольшом театре ставили "Тараса Бульбу". Если вы помните в тексте есть эпизод, где Тарас убивает своего сына Андрея, который ради прелестной польской крали предал отечество. Как это происходило в жизни мы себе представляем - Тарас Бульба достал пистоль, прицелился, крикнул свою знаменитую фразу:
- Я тэбэ породил, я ж тэбэ и вбью!
Нажал на курок, выстрел, выродок падает замертво.
В театре всё по-другому. На дорогую бутафорию денег нет, поэтому поступают проще - на сцене берут деревянный макет пистоля, направляют на вражину, говорят нужную фразу, а за сценой сразу после "вбью" кто-нибудь палит из стартового пистолета. Обычно, этим кто-нибудь являлся штатный рабочий сцены, ну, там - подай-принеси-подвинь. Кстати, тоже из бывших актёров.
Теперь сама история. На сцене действие приближается к вышеупомянутому акту пьесы. Бульба уже достал пистоль, прицелился, сказал что надо и машинально дёрнул руку вверх (имитируя отдачу). Но!!! Выстрел не прозвучал. Как выяснилось позже, "стрелок" как раз поминал предателя Андрея в кругу единомышленников и прекратить процесс потребления было невозможным! Тогда Бульба исполняет следующий финт - бросает пистоль и с криком "я тэбэ породив, я ж тэбэ и зарублю", хватается за саблю на боку. Но!!! Сабля тоже бутафорская, вырезанная вместе с ножнами из цельного куска дерева и, естественно, из ножен не вынимается. И тут в игру, допив свой стакан, вступает наш "стрелок" - рефлекс ему подсказал, что пить за упокой грешной души Андрия рановато (ведь выстрела-то не было), и он схватив стартовый пистолет, несётся за сцену и палит в тот момент, когда исстрадавшийся Тарас борется с саблей. Андрей, услышав выстрел, падает замертво. Тарас Бульба, опупевший от всего этого балагана, какое-то время смотрит на лежащее на сцене тело своего отпрыска, потом наверх, и произносит фразу, добившую зрителей:
- Гарный був хлопец, жаль громом убило... .
Вся камера покатывалась со смеха:
- Бабушка Ида, расскажите ещё! Просим, ну, пожалуйста.
- Я вам ещё расскажу случай - вошла в раж бабушка Ида, - из нашей обыденной местечковой жизни. Во дворе, напротив нашего дома, жила одна из многочисленных еврейских семей. Самого маленького, восьмилетнего Яшика, родители решили выучить на большого пианиста. Бедного ребёнка заставляли играть гаммы по три-четыре часа в день. В их же семье жил мамин брат, дядя Яшика, тридцатипятилетний балбес-холостяк Семён. В семье его все ругали за вольный образ жизни, (а, может быть и от зависти). А Сёма только похохатывал над ними, и жил своей жизнью, не пытаясь в ней что-либо изменить. Особенно донимали его сестра и её муж, (подпольный зубной врач) - папа и мама Яшика. Они его иначе не называли, как Сэм-половой разбойник и даже начали отказывать ему давать деньги, мотивируя тем, что Семён, видите ли, оказывает дурное влияние на Яшика. Это обидело Сэма, особенно последнее. Он решил отомстить семейке подпольного зубного врача. Надо сказать, что Сэм действительно пользовался большим авторитетом у маленького Яшика. Он даже иногда давал ему покурить, чем Яшик очень гордился перед своими сверстниками.
Папа и мама Яшика не считаясь ни с какими затратами готовили Яшику место в какую-то обалденно дорогую музыкальную школу аж в самой Одессе. Ну, ясное море, где же ещё готовят хороших музыкантов? Конечно же, в Одессе! На это были брошены все основные средства влияния.
Однажды, после доверительной папироски Семён, так это, небрежно, между затяжками, спросил у Яшика:
- Яша, и охота тебе целый день бренчать на этом вонючем пианино, а потом ещё и поступать в эту школу для малохольных? Оно тебе надо?
Последняя фраза прозвучала как подсказка Яшику на нужный ответ.
- Не-а, не хочу. Это папа и мама хотят. Я хочу быть таким, как ты.
- Похвально. Хочешь я тебя научу, что надо делать, чтобы тебя не приняли?
- Да, хочу, научи.
И Сэм постепенно начал осуществлять свой коварный замысел.
В августе вся семья выехала в Одессу поступать в школу для "малохольных". Подошло время выступления Яшика. За столом сидела солидная комиссия в лице двух преподавателей, местной музыкальной знаменитости из филармонии, одного выпускника-отличника и директора школы. Яшик вышел на сцену в костюмчике, на который папа Яшика целый месяц лечил левые зубы. Сев за пианино, он сыграл какую-то пьесу. Комиссия начала переглядываться между собой и многозначительно посматривали на Яшика. Чувству, что его дела неважные и могут принять в школу для "малохольных", Яшик решил выбросить "козырного туза". Он застенчиво, как николаевская целка, спросил у комиссии разрешения исполнить ещё кое-что:
- Можно я спою вам песенку, это у меня получается даже лучше, чем ноты? Даже дядя Семён говорит, что я пою её лучше всех. Услышав имя "Семён", родители Яшика начали ощущать иголки в заднице. Им стало даже жарко.
Получив одобрение комиссии, он встал со стульчика и вышел на середину сцены.
Тут бабушка Ида приняла позу, сделала "руки в боки" и спела, имитируя Яшиков голосок:
- Оцен-поцен двацать восэм и четыге тгидцать два.
Комиссия была в ступоре. Родители в ужасе. А Семён в заднем ряду покатывался от смеха, наслаждаясь греховным чувством мести.
Случай, рассказаный бабушкой Идой, был не такой уже и смешной, но мимика и мастерство исполнительницы вызвали аплодисменты всей камеры. Женщины, прибитые горем, забыли на какой-то миг о своих страданиях, смеялись сквозь слёзы. Они аплодировали старой женщине-еврейке, которая, невзирая на свой почтённый возраст, больное сердце, застарелую подагру и трагическое моральное состояние, нашла в себе силы для того, чтобы поднять дух таких же смертников, как и она сама.
Дора тоже не отстала от мамы. Имитируя руками и пальцами движения пианиста, она "сыграла" на столе, подпевая "Тум бала, тум бала, тум балалайка". Буквально со первой же строчки знакомая всем с детства песенка была подхвачена. Пела вся камера. Теперь почти у всех женщин из глаз текли слёзы. Это были слёзы не боли и горя, это были слёзы о прошедшем прекрасном. Это были слёзы радости, очнувшихся от страха слабых еврейских женщин, почувствовавших свою гордость и внутреннюю силу. Это были слёзы СИЛЬНЫХ.
Затем все дружно подхватили "Бублички", на идыш "Бай мир бист ду шейн".
От всей души узницы благодарили Дорочку за близкие сердцу песни. Весёлый смех и пение обречённых на смерть. Теперь у них исчез страх из души! Это ли не победа, приговорённых на уничтожение, над палачами?!