В начале коридора в маленькой комнатке за конторкой сидел дежурный надзиратель с потухшими глазами. Он посмотрел на женщин мутным взглядом дохлой рыбы, как на пустое место. О чём-то тихо переговорил с конвоиром. Затем снял ключи с конторки и повёл Дору с мамой в конец коридора. Слева и справа вдоль него были металлические двери. Много дверей. Они были закрыты на засовы, на которых висели замки громадных размеров. За каждой дверью, за каждым замком были люди. Их присутствие ощущалось даже сквозь стены. Возле одной из камер он остановился, посмотрел в глазок и открыл ключом тяжёлую дверь.
"А вот и сам ад", - успела подумать Дора и перешагнула через высокий порог. Камера, куда их поместили, почти ничем не отличалась от предыдущей, за исключением того, что тут не было туалетной кастрюли. Туалет находился в конце коридора, и заключённых туда выводили два раза в день.
Целый день они пробыли в камере одни, и их никто не беспокоил. Через кормушку передали передачу от Володи. "Значит, - подумала Дора, - он уже знает, где мы находимся".
Утром следующего дня, Дору опять вызвали на допрос. Следователь тот же, что и в первый раз. Он усадил её на стул против ярко горящей лампы. Опять посыпались всё те же вопросы про следователя Иванченко и связь Доры с ним. Затем встал, подошёл к ней и при свете лампы начал внимательно рассматривать пятна на её платье. Убедившись в достоверности своёго предположения, он спросил:
- Почему вы не сообщили нам о том, что кормите ребёнка грудью?
От страха кровь хлынула ей в лицо. "Теперь уже всё кончено. Он знает про ребёнка. Кто-то всё-таки донёс". Дора спокойно ответила:
- Вы меня не спрашивали об этом. Вы меня спрашивали о следователе.
- Верно. Но зато теперь я убедился, что вы и ваша мама не имеете к этому никакого отношения.
- Если мы не виноваты, то значит можем идти домой? - наивно спросила Дора.
- Возможно, - сказал он, - но нам необходимо выполнить кое-какие формальности без которых не обходится ни один бюрократ, - пошутил он. - Вначале вас поведут домой, - с наигранной бодростью сказал он, - и вы покормите ребёнка. Это же бесчеловечно лишать его материнского молока, - возмутился он. - Предупреждаю, дома - никаких разговоров, иначе ваш ребёнок останется без материнского молока.
Он вызвал двух конвоиров, что-то написал на бумаге и велел им проводить Дору домой, не заводя в камеру. Такая "сердечность" показалась ей очень подозрительной, но радость от того, что она побывает дома, увидится с детьми и Володей отвлекла её от чёрной мысли. А самое главное, что она сумеет, может быть, как-то сообщить Володе, чтобы он вывез детей. Мысленно она попросила Бога, чтобы Он дал ей такую возможность. "А может даже их освободят? Ведь он сам сказал. Глупости! Как только я могла это даже предположить? Ведь не за следователя же Иванченко нас арестовали. Остаётся только одно - надо каким-то образом сообщить Володе, о единственной возможности, как спасти детей!".
Глава 17
Возвратясь домой, Володя решил на следующий день, рано утром, с Лизочкой и Антошей пойти в гестапо и попытаться получить свидание с женой. Детей он взял с собой в надежде, что им разрешат свидание с мамой и бабушкой. Но опять, передачу приняли, а свидание не разрешили. Володя начал возмущаться и требовать свидания, но дежурный офицер смерил его презрительно и пригрозил арестом.
В вестибюле, на выходе из здания гестапо был тот же пожилой дежурный. Он запомнил Володю. А может быть и не его, а фотоаппарат, изготовленный на родном заводе. Володя получил свой кофр и собрался уже уходить. Дежурный жестом подозвал его к себе. Придвинулся к Володе вплотную и прошептал ему на ухо, показывая пальце на детей:
- Ты должен сегодня же вывезти или спрятать их, иначе потом уже будет поздно. Завтра за ними приедут к тебе домой и увезут. После этого ты их больше не увидишь.
Это страшное сообщение дежурного потрясло Володю и его лоб покрылся испариной. Действительно, как он сразу не подумал о том, что дети, рождённые еврейкой, по еврейскому закону Галаха тоже являются евреями и также подлежат уничтожению?
Дежурный, строго глядя ему в глаза, повторил:
- Сегодня же вывези детей и спрячь, иначе у них не будет завтра!
Что побудило этого человека пойти на такой шаг? Ведь он служил в гестапо, а туда сердобольные не попадали. Может быть, как солидарность с фотографом который пользуется изделием его завода на котором он много лет отработал? Может быть, он сам был многодетным и вспомнил свою семью, детей, довоенные годы? А может быть, зная о зверствах, которые чинили его сослуживцы в Бабьем Яру, совесть замучала? Всё-таки он уже не молодой и скоро придётся перед Страшным Судом за всё ответить? Этого мы уже никогда не узнаем. Можно только просить Бога о прощении ему грехов.
* * *
Утром бабушка Нина проводила Володю с Лизочкой и Антошей нести маме и бабушке передачу.
- Тётя Нина, мы отнесём передачу, а потом я возьму детей к себе на работу: Пусть хоть немного погуляют.
- Хорошо, только во время приходите обедать.
- Я думаю, что сегодня много работы не будет.
Проводив их до двери, она приготовила завтрак и покормила Колю и Семёнчика. Затем уложила Семёнчика в кроватку. Коля поигрался со своими машинками и уснул. Бабушка Нина решила заняться мелкой постирушкой.
Через час в дверь квартиры раздался требовательный звонок:
- Опять Володька что-то забыл. Нема совсем у человека головы, - проворчала она беззлобно.
Звонок повторился:
- Да иду, уже иду. Никогда не возьмёшь всё сразу. Всегда что-то забываешь.
Она вытерла руки об передник и открыла дверь. На лестничной площадке стояли два здоровенных гестаповца в чёрных кожаных плащах, а между ними, как тоненькая берёзка Дорочка. Её руки были грубо закованы в наручники, как у матёрой уголовницы. Она стояла, опустив голову и слёзы текли по её бледным, впалым щекам. И не от страха перед побегом заковали они её в оковы, а для того, чтобы ещё больше унизить, придавить, чтобы она уже полностью перестала чувствовать себя человеком.
Оказалось, гестаповцы привели её покормить грудного Семёнчика. Сжалились!? Как бы не так.
Они вошли в комнату и жестами объяснили, что Дора должна покормить ребёнка. Строго запретили разговаривать друг с другом.
В комнате, не раздеваясь, один из них расположился возле окна, усевшись на подоконник. Наверное, опасался, что несчастная женщина прямо в наручниках прыгнет через окно. Второй, расстегнув плащ, чтобы было удобнее, в случае чего выхватить пистолет, стоял, облокотившись на косяк двери. Ещё раз объяснили, - не разговаривать друг с другом. Дора не могла даже спросить об остальных детях. Бабушка Нина, схитрила, и под видом того, что хочет принести табуретку для конвоира, расположившегося возле двери, метнулась на кухню. У неё там что-то грохнулось на пол и оттуда, вроде как бы ругаясь, она проворчала:
- Володька понаставлял тут под ноги чёртовы кастрюли, а сам с детьми понёсли вам передачу. Не волнуйся, с детьми всё хорошо. А я тут, как дура должна всё убирать после него. Дети носятся по квартире, как угорелые. А чего бы им не носиться? Папа, видишь, как балует их? И пальтишки и ботиночки им понакупал. Понакармливали их. Вот они и носятся, как чумные. Затем занесла табуретку, вытерла её тряпкой и поставила охраннику:
- Садись, Ирод.
Дора хорошо поняла новости, которые баба Нина сказала ей "закодировано". "Ну и, слава Богу", - подумала она.
В ответ Дора тихо произнесла только четыре слова, которые для неё были важнее жизни. Это были те слова, которые Господь дал ей возможность произнести для спасения детей.