Потом Майклу пришло время возвращаться в Америку. Он должен был вернуться в Дартмут в середине августа, но в конце июля сообщил нам, что никуда не поедет. Сын сказал, что хочет остаться в Ботсване еще хотя бы на год. Не поставив нас в известность, он позвонил в Дартмут, и там согласились перенести его поступление на следующий учебный год. Как вы понимаете, я сильно встревожилась. В Америке просто необходимо закончить колледж. В противном случае вас не возьмут на приличную работу. Я представила себе, что Майкл не получит образования и на всю жизнь останется в этой коммуне. Наверное, мои родители чувствовали себя точно так же, когда кто-нибудь из их детей увлекался подобными идеями.
Мы с Джеком часами говорили на эту тему, и муж убедил меня позволить Майклу поступить так, как он хочет. Если мы будем настаивать, он может упереться и вообще забросить учебу. А если принять его план, он уедет вместе с нами — в конце следующего года.
— Он занят хорошим делом, — сказал Джек. — Большинство его ровесников — законченные эгоисты. Наш Майкл совсем другой.
Мне пришлось признать его правоту. Казалось, Майкл поступает правильно. В Ботсване считается, что работа, подобная этой, может многое изменить. Кроме того, люди вынуждены всячески доказывать самим себе, что есть путь, отличный от того, по которому пошла Южная Африка. В то время Ботсвана была своего рода маяком.
Итак, Майкл остался на ферме, и когда пришло время возвращаться домой, он, разумеется, отказался ехать с нами. Сказал, что у него полно работы, и он хочет побыть здесь еще несколько лет. Ферма процветала. Они пробурили еще несколько скважин и обеспечивали продуктами двадцать семей. Слишком важная миссия, чтобы все бросить.
Я предчувствовала, что так будет. Наверно, и муж тоже. Мы пытались убедить Майкла, но тщетно. К тому же он сблизился с южноафриканкой, которая была на шесть или семь лет старше. Я подумала, что именно она удерживает его здесь, и мы предложили ей перебраться с нами в Америку, но Майкл категорически отказался. Он сказал, что его притягивает Африка, а если мы думаем, будто все дело в женщине, значит, мы неверно понимаем ситуацию.
Мы оставили Майклу солидную сумму денег. К счастью, мой отец своевременно позаботился о том, чтобы я ни в чем не нуждалась, и мы могли помогать сыну. Конечно, я побаивалась, как бы Бурхардт не уговорил Майкла отдать эти деньги на нужды фермы или вложить их в строительство плотины. Но я не возражала. Я чувствовала себя спокойно, зная, что в Габороне у Майкла есть достаточно денег.
Мы вернулись в Вашингтон. Представляете, приехав в Америку, я тут же поняла, почему Майкл не хотел возвращаться. Все здесь было каким-то неискренним и даже агрессивным. Я скучала по Ботсване. Дня не проходило, чтобы я не вспоминала о ней. Вскоре это превратилось в болезнь. Я бы все отдала, чтобы снова выйти из своего дома в Габороне, встать под деревом и смотреть на необъятное белое небо. Или услышать, как ночью перекликаются африканцы. Я скучала даже по октябрьской жаре.
Майкл писал нам каждую неделю. Его письма были полны новостями с фермы. Я знала, как растут помидоры, как насекомые-вредители нападают на грядки шпината. Все было очень зримо и причиняло боль, потому что мне хотелось быть рядом с сыном, работать вместе с ним и знать, что от этого многое переменится к лучшему. От того, чем я занималась всю жизнь, не менялось ровным счетом ничего. Много времени я отдавала благотворительности: занималась ликвидацией безграмотности, развозила библиотечные книги инвалидам. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что делал мой сын в далекой Африке.
Потом целую неделю от Майкла не было писем, а еще через день-два позвонили из американского посольства в Ботсване. Мой сын был объявлен пропавшим без вести. Сказали, что постараются разобраться и сообщат, как только появятся новые сведения.
Я тут же вылетела в Ботсвану. В аэропорту меня встретил человек, которого я видела среди сотрудников посольства. Он сказал, что Бурхардт сообщил в полицию, что однажды вечером Майкл вдруг пропал. В тот день все ужинали вместе, и Майкл там тоже был. Больше его никто не видел. Южноафриканка уверяла, что понятия не имеет, куда он исчез, а грузовик, который Майкл купил вскоре после нашего отъезда, так и остался под навесом. И ни у кого никаких догадок о том, что случилось.
Полиция опросила всех обитателей фермы, но ничего нового не узнала. Майкла никто не видел и не знал, что с ним произошло. Казалось, его поглотила ночь.
Я приехала на ферму в тот же день, как прилетела в Ботсвану. Бурхардт очень переживал и пытался успокоить меня, мол, Майкл скоро вернется. Но он не мог объяснить, почему мой сын вдруг решил уйти, не сказав никому ни слова. Южноафриканка отмалчивалась. По непонятным причинам она относилась ко мне с явным подозрением и в основном молчала. Она тоже не понимала, почему Майкл исчез.