У Ларры защемило сердце. Тиль? Нана? Но поэтесса поспешила отвести мысль о близких. А также о студийцах, Имре, Лине и... И еще, вероятно, о десятке приятелей. Сейчас она не была убеждена, что необходима им всем, как хотелось бы...
Оборвалась паутинка.
Лови, паучок, ветер.
Солнце зашло.
«А Мирабелла Конти? — почти с той же отстраняющей заранее жалостью подумал Гельвис. И точно так же успокоил себя: — Не обольщайся, актер. Маленькие Мэтью — всегда Короли-только-на-одну-ночь».
Не обращая внимания на доктора Фудырджи, вцепившегося ему в локоть, Гельвис-старший обрушил на Гельвиса-младшего все свое пугающее сходство и связанность с Ларрой Бакулевой, благо не обязательно запрашивать согласие на внушение самому себе. Уловив команду Мигоа на разрыв хроностыка, он изо всех сил стиснул мягкую Ларрину ладонь. И сквозь быстро тускнеющие, сжимающиеся вокруг стены холла, увидел, как восемнадцатилетнее его «Я», хозяин существующего, но уже чуточку измененного настоящего, решительными шагами направляется к девчонке у подоконника.
— Что, правда, клоунарий? — спросил Моричев, подходя к подоконнику. Лестно было увидеть живого автора. У них в классе только один Ким Васильев сочинял стихи, так и то для стенгазеты, не всерьез. А эта пышная девчонка в огромных «совиных» очках написала для театра, сам декан заинтересовался. — Смешно получилось? Дай поглазеть.
— Глазеют картошки из окрошки, у них глазков больше.
— Зато извилин меньше. Не жмись, не для себя же писала!
— Думаешь, для тебя?
— А это надо посмотреть. Может, твою чепуху только слону на подстилку, и то в ветреную погоду.
— Это почему же?
-— А чтоб мигрени не было. Если стоящая штука, чего трепыхаешься?
— Да на, не жалко. Тоже нашелся, Пат и Патиссон!
Моричев засмеялся только один раз. На первой странице. Но стремительное его лицо бушевало светом и тенью, играло непроизнесенными монологами. Всполошенная было его реакцией, она постепенно успокоилась и начала расшифровывать по мимике те придуманные ею слова, по которым летели внимательные, вечно удивленные глаза будущего актера.
— Здорово! — Моричев захлопнул папку и звонко припечатал ее ладонью. Я буду читать это на экзамене.
— Когда?
— Сейчас. — Он взглянул на часы. — Через час. В третьем туре рекомендуют произвольную программу.
— Я знаю, эта вещь зазвучит, надо, чтоб кто-нибудь прочел ее со сцены. — Девчонка сняла очки, и глаза ее стали незащищенными, как лепестки подснежника на первой проталине. Сведя белые бровки, она деловито спросила: — Выучить успеешь?
— Такое — да не выучить? Ха. Плохо ты знаешь Георгия Моричева!
— Мамочки родные! Так ты Моричев! Как же я сразу не догадалась? И отчество у тебя такое дурацкое, Федрович, да?
— С чего ты взяла? Просто Федорович. Георгий Федорович.
— Странно. — Девушка потерла лоб. — Я как раз сейчас вспомнила: ты мне всю ночь снился. Будто мы живем в каком-то стильном городе с бегучими дорожками и дирижаблями, ты известный актер, я — знаменитая поэтесса. И будто мы только что познакомились в телетеатре «Хельга»... А говорят, не верь снам!
— Постой, а дочь Нана тебе не снилась? Ты — Ларра Бакулева! — Он повернул ее за плечи к свету. — Конечно, вот же! — Моричев потряс папкой, оторвал взгляд от покрасневшего лица девушки и перевел на обложку, на фамилию автора. Снова на нее. И снова на папку. Будто сравнивая с фотографией. — Не Ларра, правда, а Лариса, а в остальном все верно. Лариса Бакулева. Из «Хельги». Мы с тобой отправились в Институт Времени, так? Интересненько... С какой стати нам снился одинаковый сон?
Герка Моричев отступил на шаг, оглядел пустой холл:
— Послушай, тут только что были трое. Чего им надо было, не знаешь?
— Стариковские причуды. — Девушка пожала плечами. — Ушли и ушли, не жалко.
...В аудиторию Лариса пробралась обманом. Сделать это было нелегко: к третьему туру допустили всего двадцать пять человек. По счастью, публику в амфитеатре не пересчитывали.
Выпростав из-под красного сукна львиные лапы, на подмостках наискось к зрителям стоял стол комиссии. Пожалуй, и решения тут принимал лично он, стол, только высказываться, по лени, позволял сидящим за ним людям, и то не вслух, а письменно, в листах протокола. Люди сидели напыщенно, безмолвно. Один Перегуда безудержно хохотал, хватался за сердце, довольно крякал. А то, с грохотом отшвырнув стул, подбегал к экзаменующемуся и подыгрывал самым непредсказуемым образом. Рыжему угловатому подростку, с блеском читавшему басни Крылова, велел обштопать его в пинг-понг (он так и выразился: «обштопать»). От девушки, представлявшей в лицах первый бал Наташи Ростовой, потребовал прокрутить мясо на воображаемой мясорубке и кричал издевательским тоном: «Не верю! Не верю! Вы когда-нибудь, извиняюсь, видели, на чем котлеты растут?!»