У Момика есть своя комната, целиком его, с портретом главы правительства Бен-Гуриона и со снимками «вотуров», у которых крылья распластаны, как и полагается могучим стальным птицам, день и ночь стерегущим нашу страну, и жалко только, что папа и мама не позволяют повесить еще разные снимки и фотографии, им кажется, что гвозди портят штукатурку, но, кроме снимков, комната совсем пустая, чистая и прибранная, каждая вещь на своем месте, так что Момик мог бы служить примером для других детей, если бы они только заглянули в его комнату.
Но они не заглядывают. Никто к нему не приходит.
Улица тихая, то есть на самом деле даже не улица, а маленький переулочек, в котором всего шесть домов и всегда тихо, за исключением тех случаев, когда Хана Цитрин начинает кричать на Господа Бога. Дом Момика совсем тихий, у папы и мамы почти нет друзей, то есть у них вообще нет друзей, кроме, конечно, Бейлы, к которой мама уходит по субботам после обеда, когда папа сидит в майке возле окна и смотрит на улицу, и кроме, конечно, тети Итки и дяди Шимека, которые два раза в год приезжают к ним на целую неделю, и тогда все вдруг меняется, потому что они совсем другие люди, больше похожи на Бейлу, и, хотя у тети Итки тоже есть номер на руке, они ходят в рестораны, и в театр, и на концерты комиков Джигана и Шумахера, и всегда так слишком громко хохочут, что мама отворачивает голову в сторону, быстренько-быстренько целует свои пальцы и прикладывает их ко лбу, и тетя Итка говорит: что такое случится, Гизла, если немного посмеемся? И мама улыбается такой глупой улыбкой, как будто ее застали врасплох, и говорит: нет, даже хорошо, смейтесь, смейтесь, я просто так, конечно, не повредит. Еще тетя Итка и дядя Шимек играют в карты и ходят на море, и дядя Шимек даже умеет плавать, однажды они целый месяц плавали на шикарном корабле «Иерусалим», и у дяди Шимека есть в Нетании большой гараж по ремонту автомобилей, и он умеет здорово надувать налоговое управление, псякрев, и имеется только одна маленькая проблема — это что у них не получаются дети, но все из-за того, что тетя Итка делала какие-то научные опыты, когда была Там.
Папа и мама Момика вообще никуда не ездят и не путешествуют, даже по стране, только один раз в году, за несколько дней до праздника Песах, отправляются в маленький пансион в Тверии, и это в самом деле немного странно, потому что они даже готовы на эти дни забрать Момика из школы.
В Тверии они становятся капельку другими — не совсем, но другими, например, заходят в кафе и заказывают всем троим по стакану шипучки и по куску пирога, и однажды утром во время этих каникул отправляются на берег озера и сидят под желтым маминым зонтиком, про который можно сказать, что он почти совсем как солнечный, и все одеты совсем по-летнему. Они мажут ноги вазелином, чтобы не сгорели, а на нос для защиты от солнца навешивают все трое беленький пластиковый козырек. У Момика нет плавок, потому что глупо выкидывать деньги на что-то такое, чем пользуются всего один раз в году, и короткие штанишки на этот случай вполне достаточны. Ему можно бегать по берегу аж до самой воды, но только не заходить дальше кромки. Ничего, можете положиться на него: он знает лучше всех этих хулиганов, которые бесятся и кувыркаются там в воде, какова точная глубина Киннерета, и какова его длина и ширина, и какие виды рыб в нем водятся.
В прошлые годы, когда Момик и его родители уезжали в Тверию, тетя Итка одна, без дяди Шимека, приезжала в Иерусалим и ухаживала за бабушкой Хени, и она привозила с собой из Нетании кучу газет на польском языке, а когда возвращалась домой, оставляла их для Бейлы. Момик вырезал из них (в основном из «Пшегленда») фотографии футбольных матчей сборной Польши и, главное, их национального вратаря Шемковяка, с его кошачьими прыжками, но теперь, когда появился дедушка Аншел, Итка не согласилась оставаться с ним одна, потому что с ним очень трудно, поэтому родители уехали в Тверию без Момика, а Момик остался с тетей и дедушкой, ведь только он знает, как с ним справляться.
Тогда, то есть в том году, когда появился дедушка, Момик вдруг впервые догадался, что родители сбегают из дому и из города из-за Дня Катастрофы, ему уже исполнилось тогда девять лет и три месяца, и Бейла называла его «поскребыш нашего переулка», но почему поскребыш? — других детей там вообще не было, он был единственный. С тех пор как его в первый раз провезли по переулку в детской коляске и соседки наклонялись над ним и радостно верещали: ой, госпожа Нойман, вос фар а миускайт, какой страшненький! — а те, которые еще лучше знали, что следует делать в таких случаях, отворачивались в сторону и сплевывали три раза: тьфу-тьфу-тьфу! — чтобы уберечь его от сглаза и от всего того, что сидело у них внутри как болезнь, — с тех самых пор уже девять лет и три месяца каждый раз, когда Момик проходит по своему переулку, он слышит эти причитания и сплевывания: тьфу-тьфу-тьфу! Это правда, что Момик всегда был вежливым и деликатным ребенком, потому что он прекрасно знает, что они думают о прочих детях, которые проживают тут по соседству, он постоянно слышит, что они наглые, невоспитанные, дикие и вообще хулиганы, все эти «черные». И действительно, можно сказать, что на поскребыше Момике лежала огромная ответственность за всех взрослых, которые жили в их переулке.