Конечно — хохем! — правильно, любой догадается, ведь и в иврите есть слово «хахам», идиш и иврит иногда бывают похожи, прямо как брат и сестра. И дедушка улыбнулся Момику приветливой улыбкой старого и мудрого человека, и похлопал его по плечу, как самый настоящий дедушка, и прибавил шепотом, что он еще обкрутит этого гоя, что называется, вернет его в Хелм, и Момик обрадовался неожиданной удаче и хотел спросить про рассказ, верно ли его предположение, что Сыны сердца воюют сейчас с Геррнайгелем, и еще: зачем младенец, потому что Момик немного разбирается в детективных рассказах и он прекрасно знает, что младенцы могут только помешать в опасных операциях, но тут произошло то, что всегда происходит: дедушка отпрянул, и посмотрел на Момика так, словно никогда в жизни его не видел, и начал быстро-быстро бормотать свои обычные слова и тянуть свои пей-й-йсни, и Момик снова остался совершенно один.
Он сложил обед, до которого не дотронулся, в коричневый бумажный пакет, чтобы отнести животным, и подумал, что, может, стоит все-таки посоветоваться с одним специалистом, про которого он иногда читает в газете и который занят тем же самым, что и он. Его зовут Визенталь, он живет в городе Вене и оттуда охотится за Нацистским зверьем. Если Момик напишет ему письмо, охотник, возможно, согласится открыть ему несколько важных вещей про этих зверей, например, где они прячутся, и что у них за привычки, чем они питаются, и как выслеживают добычу, и собираются ли они в большие стаи, и как это происходит, что из одного зверя получается целая армия, и правда ли (Момик думает, что нет) есть такое волшебное слово, как «Хаимова» (или «ураниум»), которое, если сказать им, сразу делает их послушными, и они пойдут за тобой куда хочешь, и вдруг у охотника имеется какое-нибудь фото зверя, живого или мертвого, чтобы Момик знал, чего следует ожидать.
В течение нескольких дней Момик был достаточно занят этими размышлениями, и непрерывно обдумывал, как составить письмо, и старался представить себе дом охотника, весь устланный звериными шкурами, и специальную полку для ружей, и луков, и трубок, и прибитые к стене головы тех зверей, которых он уже изловил в джунглях, со стеклянными глазами. Момик даже начал писать, но у него не получалось, он испортил, может, двадцать листов и не сумел ничего толком придумать, но на этой неделе он прочитал в Бейлиной газете, что охотник опять отправился на ловлю Нацистского зверья в Южную Америку, и там даже была его фотография: человек с красивыми и печальными глазами и высокими залысинами, совершенно не такой, каким Момик его представлял, и получилось так, что Момик снова остался совершенно один, без всякой помощи, и на тот раз он уже немного нервничал.
Он все время утешал себя, что в любом случае охотник не сумел бы помочь ему, потому что самое странное в этой борьбе против Нацистского зверя — это то, что человек должен сражаться с ним один на один и до всего доходить своим умом, ведь даже те, которые очень ждут, чтобы он помог им, не смеют прямо об этом попросить — как видно, из-за тайной клятвы, которую они кому-то дали, и Момик все время твердил себе, что просто он недостаточно настойчив и прилежен, недостаточно много об этом думает, и как раз в это время у него произошло несколько несчастных случаев на его собственной охоте. Началось с того, что покинутый родителями детеныш шакала укусил его пониже колена, и ему сделали двенадцать уколов от бешенства, и было очень больно, потом он нечаянно упал на маленького дикобраза, который спрятался в долине в кустах, и вся нога у его сделалась в красных точках, как сито. Момик всегда любил читать про животных, но пока он не начал бороться с Нацистским зверем, ему никогда не случалось дотрагиваться до них, и правду сказать, он догадывался, что это может быть достаточно страшно и даже противно, но вместе с тем как бы немножко и нет — вообще-то он чувствовал, что у него есть подход к животным, и иногда мечтал, что в конце концов, когда все это будет позади, он, возможно, возьмет себе собаку, обыкновенную собаку, не для борьбы, а просто для дружбы, но пока что поранившийся дикий голубь, которого он нашел у себя во дворе, почти выклевал ему глаз своим твердым клювом, и еще кот, которого он пытался изловить между мусорных баков, чтобы заменить им своего взбесившегося котенка, разодрал ему всю руку до самого плеча. Момик держался очень мужественно во всей этой борьбе, он никогда даже не предполагал, что может быть таким смелым и отчаянным, но понимал, что это от страха. Потому что он боялся. Нельзя еще забывать про ворон, родителей его вороненка. Теперь они уже были твердо уверены, что это Момик отнял у них ребенка, и каждый раз, когда он выходил из дому, пикировали на него, как египетские «МИГи», и, кстати, в первый раз, когда это случилось, одна из них сильно клюнула его в руку и в шею, и Момик немного сплоховал и устроил, как говорится, истерику, побежал в Киоск счастья и рассказал маме и папе о нападении, но не сумел как следует объяснить и вообще не знал, как на идише называется ворона, поэтому мама поняла все неправильно, но кровь и разорванную рубаху она очень хорошо увидела, и сразу помчалась с ним в поликлинику, и сообщила доктору Эрдрайх — со слезами, криками и обмороками, — какая случилась ужасная вещь: орел напал на ее мальчика и пытался похитить его (нужно сказать, что и через много лет после этого случая в Бет-Мазмиле находились люди, которые уверяли, что Момик — это тот мальчик, которого орел пытался утащить в свое гнездо). Но все эти мучения не принесли ни малейшей пользы: чулан со дня на день становился все более грязным, черным и зловонным, и Момик не решался шевельнуться в нем. Животные все больше дичали, жутко отощали, бросались грудью на стенки клеток, ранили себя, вопили и завывали. Раненый голубь сдох, но Момику было чересчур противно дотрагиваться до него, чтобы выбросить наружу. Труп тут же начал вонять, на запах явились муравьи и всякая прочая холера, у Момика появилось ощущение, что чулан полон паучьих нор, из которых выползают огромные пауки и плетут липкие холодные сети, в которые он угодит, если посмеет сделать хоть шаг. Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким грязным и вонючим, как в эти дни. Он видел, что его маленькие пленники гораздо сильнее его, потому что они ненавидят его и знают, что такое быть дикими и голодными, и кидаться на стены, и отчаянно кричать, и он уже не мог сказать, кто тут на самом деле чей пленник, и подумал: может, это означает, что война уже началась, и зверь не дремлет, а с хитростью действует против него и вот-вот парализует его каким-нибудь детским параличом, о котором доктор Солк даже не помышлял, и это уже было по правде неприятно, не обязательно говорить страшно, но очень-очень неприятно, потому что Момик не представлял себе, откуда именно зверь может наброситься на него и что он сделает, когда начнет проявлять себя, и вдруг он появится из двух животных сразу, и успеет ли Момик сказать ему волшебное слово, какое-нибудь «Хаимова», прежде чем тот набросится на него и разорвет в клочья.