Момик осторожно разбудил его, они вышли из квартиры (Момик запер оба замка, нижний тоже), осторожно спустились по ступенькам, Момик открыл дверь чулана и вошел первым, чтобы убедиться, что все в порядке, пробормотал негромко скороговоркой: вот, я привел тебе его! — зажмурился и отступил в сторону. Сердце его громко стучало. Он потянул дедушку внутрь и решился наконец открыть глаза, потому что ничего не услышал, никакого ответа. Ничего как будто не произошло. В самом деле, ничего не произошло. Он взял дедушку за руку и вывел на середину чулана, повернул слегка направо и налево, чтобы запах распространился по всему помещению, и все время смотрел на животных. Ему показалось, что они немного оживились, но не более того. А дедушка вообще не заметил никаких животных, только вертелся, как болванчик, и бормотал что-то себе под нос.
Ладно, Момик сразу сказал, что он и не надеялся, что это произойдет так быстро, вполне возможно, что зверь немного подзабыл за это время запах настоящего еврея и нужно подождать, пока он вспомнит. Он усадил дедушку на бенкале посреди чулана. Нужно признаться, дедушка немного сопротивлялся, но у Момика просто не было времени на его глупости, поэтому он ухватил его двумя руками за шею и до тех пор давил ему на горло, пока дедушка не сдался и не сел. Момик уселся напротив на пол и сказал: «Теперь начинай говорить».
Дедушка посмотрел на него странным, как будто немного испуганным взглядом, как будто он боится Момика или что-то в этом роде, но с чего бы ему бояться? Если он будет выполнять все, что Момик ему говорит — без дурацкого умничанья, нет никакой причины бояться. У Момика не было времени ждать, поэтому он закричал изо всех сил: «Говори, понимаешь, говори! Сейчас же говори, а не то!..»
Но вообще-то он сам не знал, зачем кричит и что будет, если дедушка не захочет говорить, но дедушка и вправду начал что-то быстро-быстро бормотать, и тут же изо рта у него двумя ручейками потекла эта противная слюна, но сейчас она как раз подходила к тому, что им требовалось, и Момик сказал: «И шевелись, двигайся!»
И дедушка понял и начал дергаться и дрыгаться, как только он умеет, а Момик смотрел на него во все глаза, чтобы проверить, действительно ли он старается и делает все, как надо, но в то же время не забывал поглядывать на клетки, и перетянутые веревками чемоданы, и драные матрасы и кричал про себя: «Вот, вот он — юде, твой юде! Смотри, я привел тебе самого настоящего, такого, как ты любишь, который выглядит, как юде, говорит, как юде, воняет, как юде! Смотри, вот тебе двое: дедушка юде и внук юде, ну, давай, давай!»
В следующие дни Момик совершал уже совершенно отчаянные поступки: они с дедушкой оба сидели на полу и жевали сухой хлеб, Момик шепотом пел партизанские песни на иврите и на идише, и читал молитвы из папиного новогоднего молитвенника, и даже заклеил целую стену чулана листами, которые выдрал из «Дневника Анны Франк», но зверь не появлялся. Просто не появлялся, и все. Несчастные животные продолжали скрестись, чесаться, плакать и скулить, котенок совсем уже помирал, но всего этого Момик не боялся, он боялся только зверя, и невозможно было не почувствовать, как тот напрягает свое мощное упругое тело перед решительным прыжком, но пока трудно было угадать, откуда он выпрыгнет. Момик сидел напротив дедушки Аншела и не знал, что делать дальше. Этот дурацкий дедушка, который ничего не умел, кроме как бормотать свою вшивую сраную вонючую историю и плаксивым голосом тянуть свои пей-й-йсни, до чертиков надоел ему, иногда Момику хотелось встать и удушить его — обеими руками зажать ему рот, чтобы он наконец заткнулся, и один раз, когда дедушка стал показывать знаками, что ему нужно в уборную, Момик и не подумал подняться и вывести его, а продолжал сидеть и смотреть ему прямо в глаза, и дедушка растерялся и скулил, как побитый щенок, как помешавшийся котенок, наконец схватил себя обеими руками за это самое место и завопил в отчаянье, а потом по штанам у него начало расплываться мокрое пятно, и мерзкий запах заполнил чулан, но Момику нисколько не было его жалко, наоборот, когда дедушка уставился на него таким несчастным непонимающим взглядом, Момик встал, и быстро вышел, и оставил его одного в темноте, поднялся в квартиру и заперся изнутри, включил радио и услышал, что наша сборная продувает полякам во Вроцлаве со счетом семь два и поляки на трибунах ревут от восторга, а этот болван Нехемия бен-Авраам как ни в чем не бывало взахлеб сообщает, как Януш Ахорек, и Либерда, и Шершинский обходят наших Стельмаха и Гольдштейна, и Момик понял, что тоже проигрывает, окончательно проигрывает, как говорится, разбит по всем статьям на всех фронтах, но, с другой стороны, Момик был, как известно, такой мальчик, что ему вообще-то наплевать и совершенно не важно, что он проигрывает, и не важно, что над ним смеются, и издеваются, и отнимают у него бутерброды, но в одном вопросе он не мог позволить себе сдаться и отступить, тут у него просто не было выбора, поэтому он в ту же минуту начал подготавливать новый, более дерзкий план и отказался от всех прежних, потому что дедушка Аншел, как выяснилось, был слишком мелкой и ничтожной добычей, чтобы пробудить аппетит зверя, где бы тот ни скрывался.