Они терпеливо дожидались, пока глаза привыкнут к темноте, и постепенно увидели дедушку Аншела, сидящего на бенкале, и белые листы на стенах, и господин Мунин оказался первым, у кого хватило духу приблизиться и разглядеть вблизи одну фотографию, но и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он видит, а когда он понял, то вдруг весь напрягся, и отскочил назад, и, как видно, не на шутку испугался, потому что Момик тут же почувствовал, как его страх передается остальным — прямо как электрический ток по проводу, и они сбились в кучу, но потом все-таки начали потихоньку переступать и передвигаться вдоль стен и разглядывать фотографии и рисунки — как на выставке, и чем больше они смотрели на эти листы, тем нестерпимее становился отвратительный застоявшийся запах, который исходил от них, и Момик едва не задохнулся, но он прекрасно понимал, что, может быть, именно этот запах — его последний шанс, и в душе кричал им: покажите, покажите ему! Будьте евреями! — и нагнулся, уперся руками в колени, как будто подбадривает игроков на футбольном поле, и кричал им беззвучно: теперь будьте волшебниками, колдунами, чародеями и пророками, выиграйте этот последний решительный бой, станьте настолько евреями, чтобы он уже не смог удержаться, и даже если его нету здесь, он явится сюда! — но ничего не случилось, только его несчастные животные еще больше разволновались и разгалделись, вороненок махал крыльями и издавал свое карканье и шипение, а котенок отчаянно мяукал, и Момик упал на четвереньки, уперся в пол коленями и руками, свесил голову и подумал, какой он идиот: ведь он и вправду поверил, что они чародеи и колдуны — вот дурак! —
а нехтикер тог, как говорит Бейла, вчерашний день, прошлогодний снег! — не существует вообще таких вещей, они просто-просто-просто несчастные сумасшедшие евреи, прилепившиеся к нему и все ему испортившие, всю жизнь они ему испортили, с чего он вдруг взял, что они могут ему помочь? Он сам может научить их всех, что нужно делать в чрезвычайном положении (чрезвычайное положение — четыре кулака и палец) и как одурачить и обвести весь мир, но их это совершенно не интересует, они как будто получают удовольствие от того, что с ними делают ужасные вещи, и что смеются над ними, и что им так плохо, и никогда не пытаются сопротивляться, только сидят и скулят, и молятся, и спорят друг с другом о всякой чепухе, о всяких глупостях — все эти рассказы, которые никого в мире не интересуют: что ребе сказал вдове и как кусочек мяса упал в молочный суп, а тем временем их мучают и убивают, и во всех этих идиотских спорах они всегда должны оказаться правы и обязательно произнести последнее слово, как будто тот, за кем осталось последнее слово, останется тут последним, и все их ужасные враки, настоящие выдумки: необыкновенный гений, про которого, видите ли, слышала вся Варшава, не больше и не меньше, и богатый господин, который обнимал и целовал Мунина, «как будто я брат его родной», и министр, который однажды благословил и осчастливил господина Маркуса с головы до ног — да, как же, разуме-ется!.. И та же Бейла, ведь она воображает, что на самом деле красивее Мэрилин Монро, вот уж точно — куда бедняжке Мэрилин до Бейлы! И даже когда они говорят обо всех своих несчастьях, которые им причинили гои, обо всех этих погромах, изгнаниях, издевательствах и надругательствах, они делают это с такими вздохами и кряхтеньями, как будто — куд-кудах, куда деваться! — мы давно уже все забыли и простили, и теперь нам только и остается, что корчиться и кривляться: глядите, какие мы хилые, и слабые, и никудышные, калека на калеке, небех на небехе, и уж понятное дело: кто смеется вот так над самим собой, над тем и другие обязательно будут смеяться, это ясно.