— Ты вчера спросил меня, есть ли в моем прошлом такие веши, которые ты обязательно должен знать. Да, такие вещи есть.
Когда через два часа Урс стоял и смотрел из окна виллы на гостевой домик, он уже не был таким спокойным и беспечным, как при Эльвире. Уходя от нее, он поздоровался с доктором Штойбли, встретившимся ему на пути.
Эльвира позвонила доктору Штойбли и назвала ему цифры своего самостоятельно проведенного анализа.
— Что-то здесь не так, — сказал он и тут же отправился к ней.
Проверив у нее сахар, он наморщил лоб и вынул инсулиновый шприц с ампулой альтинсулина — препарата быстрого и короткого действия, применяемого при обнаружении абсолютной недостаточности инсулина в организме. Он выпустил из иглы воздух и сделал ей инъекцию в ногу.
— Не думаю, чтобы вы съели килограмм шоколадных конфет. Эльвира только махнула рукой. Она терпеть не могла сладкого.
— И вы уверены, что регулярно делали уколы инсулина?
— Думаю, что да. Но будет лучше, если вы проверите, я уже старая женщина. Лекарство в ванной, в холодильничке.
Доктор Штойбли направился в ванную комнату. Эльвира перегнулась через край кровати и запустила руку в его чемоданчик. Когда он через некоторое время вернулся, на лице его отражалось недоумение.
— Похоже, все точно. Записи и число пустых ампул совпадают. Я отправлю одну пустую в лабораторию.
Доктор Штойбли пообещал зайти к ней завтра еще раз.
Оставшись одна, Эльвира сунула руку под одеяло, вытащила оттуда инсулиновый шприц и положила его на секретер.
Симона и доктор Кундерт заняли столик в одном из многочисленных «fresco» — этих захудалых харчевнях-гостиницах, которым новые хозяева вернули их изначальную суть: покрасив стены в белый цвет и накрыв столы бумажными скатертями, они превратили их с помощью приветливой обслуги и незамысловатых блюд интернациональной кухни в симпатичные заведения. Они заказали салат по-гречески и мексиканские кукурузные лепешки с мясной начинкой и бобами. Кельнерша обращалась к ним на ты, и Симона сказала доктору Кундерту:
— Похоже, мы здесь единственные, кто разговаривает друг с другом на вы. И с этого момента они перешли на ты.
— О чем я тебя давно хотел спросить: почему ты все это делаешь для него? Он ведь тебе совсем чужой.
— Сама не знаю. — Она задумалась. — Мне его просто жалко. Он как старый отслуживший плюшевый мишка. Его время от времени вытаскивают со скуки, чтобы однажды вышвырнуть на помойку окончательно. Разве это жизнь для человека?
Кундерт кивнул. Глаза Симоны наполнились слезами. Она вынула из сумки платок и вытерла слезы.
— Извини, со мной это теперь часто бывает, с тех пор как я забеременела. Как ты думаешь, кто был на вырванных фото?
— Конрад Ланг, — ответил Кундерт не колеблясь.
— Мне тоже так кажется. Кундерт налил себе вина.
— Этим и объясняется, почему он путает на ранних фотографиях Кони и Томи.
— Мне он сказал, что все выглядит так, будто он Кони, а на самом деле он — Томи.
— Как это может быть?
— В четыре года все возможно: Томикони, Конитоми, мама Вира, мама Анна. Кундерт разволновался.
— Значит, обе женщины задурили малышам головы и так долго играли с ними в подмену имен, пока те окончательно не запутались и уже больше не помнили, кто из них кто. И тогда они поменяли детей местами.
— Но зачем было этим женщинам менять детей местами?
— Ради ребенка Анны Ланг. Чтобы он унаследовал заводы Коха. Складывающаяся картина была тем не менее лишена для Симоны всякого смысла.
— С какой стати пришло Эльвире в голову сделать такое в угоду Анне Ланг? — Кафе заполнилось людьми. Негромкие голоса и смех беззаботных людей на звуковом фоне из танго, бельканто и рок-музыки поглотили чуть слышные слова Симоны: — Тогда, сообразно с этим. Кони — подлинный наследник заводов Коха.
Даже и не в такой уж ранний для аперитива час бар в отеле «Des Alpes» оставался полупустым — несколько человек, живших в отеле, кое-кто из бизнесменов, одна парочка, отношения которой еще не настолько продвинулись, чтобы показываться в более многолюдных местах, и сестры Хурни, которые воспользовались паузой в игре пианиста и обстоятельно изучали поданный им счет. Работавшую только днем Шарлотту уже сменила Эви, ей тоже явно было за пятьдесят, но она, судя по ее виду, была одной из тех немногих, кто регулярно посещал солярий отеля. Ушедшего пианиста прекрасно заменял Дин Мартин. Он пел: «You're nobody till somebody loves you» (Ты никто, пока тебя кто-нибудь не полюбит).
Урс Кох сидел в нише с Альфредом Целлером. Перед каждым стояло по стакану виски — у Урса со льдом, у Альфреда со льдом и содовой. Они знали друг друга с юных лет. Оба в одно время учились в «Сен-Пьере», как и их отцы. Альфред поступил после интерната на юридический и стал потом работать в знаменитой фирме отца. Помимо того, что Альфред обслуживал концерн, он стал еще личным советником-юристом Урса и, насколько позволяла ситуация, также и его другом. Урс позвонил ему и спросил, не свободен ли он случайно сегодня вечером. «Случайно да», — ответил Альфред, тут же махнув рукой на театральную премьеру.