Память о том, с чего все началось, стала помаленьку возвращаться к нему только днем. И тогда он уже с возмущением отклонил все обвинения в свой адрес, отчаянно настаивая на своем. Возможно, он даже сумел бы выйти сухим из воды, если бы арендатор в своих свидетельских показаниях не заявил, что видел Конрада Ланга во второй половине дня на пути к нижнему ярусу с канистрой бензина в руках. Вследствие этого Ланга до выяснения обстоятельств дела по подозрению в преднамеренном поджоге перевели в Главное полицейское управление в Керкире. Там он и находился, .когда Шеллер, смыв с себя сажу в номере международного отеля «Хилтон-на-Корфу» и переодевшись, достал из мини-бара тоник.
Через час Конрада Ланга вывели из камеры и доставили в кабинет с голыми холодными стенами, где его поджидали ассистент Эльвиры и полицейский чиновник. К этому моменту он уже более двух суток провел под стражей и даже думать забыл о высокомерии. Всегда стремившийся в любой ситуации выглядеть корректно — аккуратно одетым и чисто выбритым, — он предстал сейчас перед ними в вымазанных сажей вельветовых брюках, запачканных ботинках, грязной рубашке, мятом галстуке и желтом до пожара кашемировом свитере, том самом, которым зажимал рот, чтобы не задохнуться. Его коротко подстриженные усики трудно было различить на заросшем щетиной лице, седые волосы свисали космами, а мешки под глазами набухли и стали еще темнее, чем обычно. Он дергался, его пробирала нервная дрожь, и дело было не столько в возбуждении, сколько прежде всего в том, что за эти долгие часы у него во рту не было ни капли алкоголя. Лангу было чуть больше шестидесяти трех, но сейчас он выглядел на все семьдесят пять. Шеллер сделал вид, что не видит протянутой Лангом для приветствия руки. Конрад Ланг сел и стал ждать, пока Шеллер что-нибудь скажет.
— Ну, в чем дело? — не выдержал наконец Конрад. Шеллер покачал головой.
— Дрова были из миндаля. И никак не загорались, потому что были сырые. Это несчастный случай.
Шеллер скрестил руки и ждал.
— Вы даже не представляете, как здесь бывает холодно зимой. Шеллер взглянул в окно. Ясный солнечный день был уже на исходе.
— Очень редкая погода.
Вот теперь Шеллер кивнул.
Ланг повернулся к полицейскому чиновнику — тот немного знал английский.
— Скажите ему, что такой день, как сегодня, весьма необычен для этого времени года. Полицейский пожал плечами. Шеллер посмотрел на часы.
— Скажите им, что никакой я не поджигатель. Иначе они и дальше будут меня тут держать.
Шеллер встал.
— Скажите им, что я старый друг дома.
Шеллер посмотрел на Конрада Ланга сверху вниз и опять покачал головой.
— Вы объяснили Эльвире, что произошел несчастный случай?
— Госпоже Зенн я буду докладывать завтра. Шеллер направился к двери.
— И что вы ей скажете?
— Посоветую заявить о правонарушении с вашей стороны.
— Это же несчастный случай, — смущенно пробормотал Конрад Ланг еще раз, глядя, как Шеллер покидает помещение.
На следующий день Шеллер улетел тем единственным рейсом, который еще оставался после закрытия сезона и связывал аэропорт «Иоаннис Каподистрия» с Афинами. И уже в тот же вечер он предстал перед Эльвирой Зенн в ее рабочем кабинете на «Выделе» — так Кохи называли «резиденцию старухи», ее личное «бунгало» из стекла, стали и бетона, выстроенное для нее в парке родовой виллы «Рододендрон» знаменитым испанским архитектором. Парк был разбит на пологом склоне и занимал площадь около двадцати квадратных километров, множество невидимых дорожек петляли по нему среди бесчисленных видов рододендроновых кустов, азалий и старых могучих деревьев. Окна кабинета, как и остальных комнат, выходили на юго-запад. Отсюда открывался великолепный вид на озеро, гряду холмов на другом его берегу, а в ясные дни даже на цепь Альпийских гор.
В девятнадцать лет Эльвира Зенн поступила нянькой к Вильгельму Коху — овдовевшему основателю концерна. Его жена умерла сразу после рождения их единственного ребенка. Вскоре Эльвира вышла за хозяина замуж, а через два года, после его ранней смерти, вышла еще раз, на сей раз за исполнительного директора концерна — Эдгара Зенна. Это был усердный человек, сумевший добиться, чтобы заводы Коха, не отличавшиеся особыми инновациями, но слывшие в машиностроении за солидное предприятие, смогли набрать в военные годы силу и достигнуть расцвета. Он наладил производство запчастей для германских, английских, французских и американских автомобилей и станков. После войны он использовал этот опыт и начал производить значительную часть аналогичной продукции уже по лицензиям. Прибыль времен «экономического чуда» он активно вкладывал в недвижимость. Благодаря этому заводы Коха выжили в период экономического спада.
Правда, поговаривали, что его ловкой рукой управляет еще более ловкая рука его жены. Когда Эдгар Зенн в 1965 году умер в шестьдесят лет от инфаркта и предприятие продолжало как ни в чем не бывало процветать, многие увидели в этом прямое подтверждение былым догадкам. Сегодня заводы Коха представляли собой хорошо отлаженный концерн — немного машинного производства, немного текстильной промышленности, немного электроники, химии, энергетики. Даже немного биотехники.
Десять лет назад, когда Эльвира вдруг объявила, что пора уступать дорогу молодым, она перебралась в «бунгало», за которым закрепилось насмешливое прозвище «Выдел». Но бразды правления, переданные ею тогда, согласно сообщениям прессы, успевшему уже достигнуть пятидесятитрехлетнего возраста пасынку, она все еще крепко держала в своих руках. Она, правда, исключила себя из членов совета правления, но решения, принятые на заседаниях, регулярно проводимых у нее на «Выделе», носили куда более обязательный характер, чем все, что вообще решалось верхушкой концерна. Такое положение дел она хотела сохранить, пока не повзрослеет сын Томаса Урс и не возьмет на себя целиком и полностью эту ее роль. Сам же Томас всегда мечтал только о том, чтобы пропустить эту страницу своей жизни. И причиной тому был его характер.
Весть о крупном материальном ущербе на Корфу Эльвира Зенн восприняла, как Шеллер и ожидал, с невозмутимым спокойствием. Она была там один-единственный раз в своей жизни — больше двадцати лет назад.
— Какое произведет на всех впечатление, если я засажу его в тюрьму?
— Вам не придется этого делать. Этим займется правосудие. Поджог и в Греции является преступлением, по которому, независимо от действий потерпевшего, возбуждается уголовное дело.
— Конрад Ланг никакой не поджигатель. Он просто стареет.
— Если вам угодно, чтобы дело рассматривалось как неумышленный поджог по неосторожности, нам придется дать свидетельские показания в его пользу.
— И что вы потом с ним сделаете?
— Суд обяжет его выплатить денежный штраф. В том случае, если он сможет его заплатить, ему не придется отправляться в тюрьму.
— Мне незачем спрашивать, что бы вы сделали на моем месте.
— Нет.
Эльвира думала. Мысль о том, чтобы упрятать Конрада Ланга за решетку на расстоянии полутора тысяч километров к югу отсюда, была ей не совсем неприятна.
— Как выглядят греческие тюрьмы?
— Иоаннис уверяет, что за пару драхм там можно устроиться вполне сносно.
Эльвира Зенн улыбнулась. Она уже старая женщина, хотя по ней этого не скажешь. За всю свою жизнь она предпринимала немало, затратив достаточно времени, энергии и денег, чтобы не выглядеть старухой. И теперь ей, семидесятивосьмилетней, в наиболее удачные для нее дни иногда нельзя было дать и шестидесяти. Причина крылась не только в деньгах и пластических операциях — ей много было отпущено природой, хотя бы это круглое кукольное личико, и когда подошло время, ей не понадобилось выбирать, как многим другим женщинам, между липом и стройной фигурой. И на здоровье она не жаловалась, не считая диабета («старческий диабет», как негалантно выразился ее домашний врач), из-за него она вот уже несколько лет два раза в день должна была делать себе инъекции инсулина с помощью шприца, больше похожего на авторучку.