Сын Герберта, Фрэнсис, молодой человек двадцати трех лет, был наследником Астли и всего состояния отца.
У него были тонкий нос с горбинкой, брови, сходящиеся на переносице, и довольно маленький рот. Сложен он был как молодой Геркулес: сюртук плотно облегал его широкие плечи, бриджи обтягивали мускулистые ноги. Должно быть, ростом он был шесть футов три дюйма, на полголовы выше Джошуа, рост которого составлял пять футов девять дюймов.
Сестра Фрэнсиса, Каролина, была на два года старше брата и совершенно на него непохожа: лицо узкое и худое, нос прямой, но длинный, рот широкий и на удивление чувственный. Ее можно было бы назвать обаятельной, будь в ее чертах больше жизни. Но сейчас, когда опущенные уголки ее рта и глаза, тусклые и холодные, словно неначищенная оловянная миска, выражали неприязнь, в ее внешности не было ничего такого, что радовало бы глаз.
Джошуа особенно поражало то, что дети Герберта столь не похожи на отца по характеру и манере поведения. Тот всегда был общителен, весел, они — угрюмы. Странно, думал Джошуа, что у такого приятного человека, как Герберт Бентник, выросли такие скучные, невоспитанные отпрыски. Интересно, чем вызвано их столь недостойное поведение? Так, наблюдая за проявлениями раздражительности детей Герберта, Джошуа невольно задумался о том, что могло их рассердить. Любопытство зрело в нем, как прыщ, который, если его нечаянно содрать, может заразить весь организм. Обратив внимание на странное поведение Каролины и Фрэнсиса, он, сам того не желая, стал анализировать возможные причины их дурного настроения.
Герберт же тем временем стоически пытался поддерживать застольную беседу. Он принялся обсуждать с Джошуа работу над портретом, всячески стараясь втянуть в разговор Каролину:
— По-моему, получается неплохо, верно, Поуп? Каролина, ты непременно должна посмотреть портрет, а заодно покажи мистеру Поупу свой альбом.
Каролина не ответила. Ее лицо потемнело, став чернее одежды трубочиста.
— Мисс Бентник рисует? — осведомился Джошуа, пристально наблюдая за ней.
Каролина молча смотрела в тарелку. Герберт, не выказывая ни малейших признаков неловкости, обратился к Джошуа:
— Очевидно, Поуп, вы, как и большинство людей, считаете, что женщины не способны рисовать так, как мужчины, ибо им не хватает внутренней сосредоточенности. Я тоже так думал, пока не увидел работы своей дочери. Поверьте мне, и вы, когда увидите их, измените свое мнение и скажете, что это настоящие произведения искусства.
Джошуа широким жестом махнул салфеткой, давая понять Герберту, что его предположение ошибочно.
— Вообще-то, — протянул он, — я льщу себя надеждой, что в этом отношении предубеждение мне не свойственно. Женщина умеет сосредоточиться не хуже любого мужчины, если тема ей интересна. Почту за честь, мисс Бентник, если вы соблаговолите показать мне ваши работы.
Его пылкая речь не возымела действия. Игнорируя Джошуа, Каролина сердито взглянула на отца.
— А тут далеко ходить не надо. Вон те картины у камина как раз написала моя дочь, — поспешно произнес Герберт, показывая на три акварели. — Кто изображен на двух, вы наверняка догадались. Это я и мой сын. В середине — портрет одной нашей соседки, Лиззи Маннинг. Она — дочь местного судьи и близкая подруга Каролины.
Джошуа сдержанно похвалил акварели, после чего наступило тягостное молчание. Пытаясь разрядить атмосферу неловкости, Джошуа завел разговор о мертвеце, обнаруженном в оранжерее. Что-нибудь удалось выяснить о личности этого человека? На лице Герберта отразилось недовольство, из чего следовало, что ему не по душе обсуждать за обедом подобные темы. Он медленно пережевал мясо и лишь потом ответил, что это труп человека, который, как ему стало известно, недавно прибыл с Барбадоса.
— Как вы это узнали? — с интересом спросил Джошуа.
Ему еще только предстояло по просьбе Сабины расспросить Гранджера, и он надеялся, что Герберт, возможно, избавит его от лишних хлопот.
— В его кармане лежали два письма. Их нашел Гранджер и передал мне. В одном упоминалось, что этот человек недавно прибыл из Бриджтауна.
Джошуа вспомнил про письма, которые Герберт читал в гостиной.
— Что еще в них было написано? Например, как зовут того человека? Есть ли у вас какие-то догадки о причинах смерти этого несчастного?
Герберт рассмеялся и почесал парик. Казалось, эта тема интересует его гораздо меньше, чем Джошуа. Почти смущенно он отвечал, что имени мертвеца он припомнить не может.
— Хотя, полагаю, оно, вероятно, было написано в бумагах, я их куда-то убрал. Что касается причины смерти — очевидно, удушье. Зачем он приехал в Астли? Загадка. Судя по всему, никто из садовников и слуг ничего о нем не знает.
— Если он прибыл с Барбадоса, тогда, может быть, он знакомый миссис Мерсье? — предположил Джошуа.
— Маловероятно. Иначе она упомянула бы об этом, когда обнаружила труп. Мы же с вами вместе слышали, как она заявила, что не знает его.
В голосе Герберта зазвучали металлические нотки. Он хотел положить конец этому разговору, но Джошуа сгорал от любопытства.
— Тогда, может, весть об ананасной плантации миссис Мерсье распространилась на Барбадосе и он, прослышав про это, приехал в Астли в поисках работы? — произнес Джошуа мягко, но с иронией в голосе. Потом, опасаясь, что Герберт сочтет его тон оскорбительным, добавил: — А что говорят о его смерти врач и судья?
— Врач? Судья? — удивился Герберт. — Этот человек мертв. Ему уже никто не поможет. Я распорядился, чтобы его похоронили как можно скорее. И вообще, Поуп, не вижу смысла обсуждать эту тему за обедом. Она портит мне аппетит.
Он наколол на вилку кусочек отварной дичи, рассмотрел его со всех сторон и отправил в рот.
— Простите, сэр, — извинился Джошуа. — Я не хотел вас обидеть.
Но через несколько минут, когда Герберт отвлекся, приказывая слуге принести еще вина, он, воспользовавшись удобным случаем, стал пытать Фрэнсиса и Каролину.
— А вы что об этом думаете? — тихо спросил он. — Вы вообще видели этого человека?
На лице Каролины было написано полнейшее безразличие: ей не было дела до загадочной смерти незнакомца. Ответ Фрэнсиса оказался более интригующим. Он моргнул несколько раз, почесал ухо и... прикинулся несведущим. Нет, он никогда не видел умершего и не разговаривал с ним, заявил Фрэнсис и вновь замкнулся в себе.
Герберт уже выказывал признаки волнения. Угрюмость детей, его собственные попытки вывести их из мрачного настроения, упорство Джошуа, не желавшего прекращать разговор о трупе, не лучшим образом сказывались на цвете его лица, которое утратило присущую ему безмятежную розовость и приобрело лиловый оттенок. Стул под ним скрипел, ибо он раскачивался, пытаясь придумать более подходящую тему для беседы. Более того, как он сам заметил, у него пропал аппетит. Он ел вяло, размазывая вилкой по тарелке ливерный паштет.
Наконец, в отчаянии Герберт обратился к теме, перед которой не смог бы устоять ни один нормальный молодой человек. Меньше чем через две недели, третьего июня, в Астли должен был состояться бал, устраиваемый для того, чтобы местное дворянство познакомилось с Сабиной, будущей хозяйкой поместья, и ее дочерью Виолеттой. На прием были приглашены около ста человек гостей.
Однако обсуждение предстоящего мероприятия не достигло своей цели. Фрэнсис с Каролиной продолжали вести себя неучтиво. На все вопросы они отвечали односложно или коротко: да, нет, наверное, как тебе угодно, отец.
Джошуа удивило, что Герберт ни разу не рассердился. Напротив, вид у него был как у напроказившего школьника, который знает, что совершил проступок и никоим образом не может загладить своей вины. Он даже не пытался урезонить своих отпрысков. Ни разу не повысил голос, ни нахмурился в ответ на их вызывающую грубость. Такое впечатление, думал Джошуа, будто он знает причину их недовольства, понимает, что ничего изменить нельзя, и считает себя в какой-то мере виноватым перед ними.