– Эта собака дворянских кровей!
«Все к дворянству потянулись, – мысленно усмехнулся он, – хотя бы собачьему».
Пса удалили. Арсений скоро уже сжимал Юлю в объятьях и представлял, как блаженно будет вытягивать ноги на роскошном диване, листать газеты после сытного ужина и ни о чем не думать. А она, вся во власти его сильных рук и горячего дыхания, думала о том, что теперь, слава Богу, в органах появится свой человек, да еще на такой должности, и за ним она будет как за каменной стеной. Юля всегда точно знала, чего хотела, и работала для достижения этой цели.
Однажды утром, наблюдая, как Юля просыпается, гибко потягиваясь и издавая откровенно мурлыкающие звуки, Арсений пошутил:
– Англичане говорят: «Если кошку не гладить, у нее высыхает хребет».
Юля тут же отреагировала:
– Не бойся! Я не позволю моему хребту засохнуть.
Это его царапнуло, и потом легкий рубец где-то внутри саднил и мешал. С этой женщиной надо было всегда держать «ушки на макушке»: быть умным, развивать ее идеи, делать комплименты. К счастью, споткнувшись о его нежелание участвовать в бизнесе, Юля быстро утратила к нему интерес, и все кончилось само собой.
Прошел год.
В ясный осенний день он ехал к другу на дачу. По обочине дороги шла невысокая хрупкая женщина и, не оборачиваясь (видно, уже не надеялась остановить машину), лениво махала рукой следовавшим по ходу движения автомобилям. Арсений редко брал попутчиков. Но сейчас что-то заставило нажать на тормоза. Неведомая сила управляла им с этой минуты.
К опущенному стеклу машины склонилось круглое милое, слегка разрумянившееся лицо, казавшееся совсем молодым в обрамлении светлой вязаной шапочки.
– До… (она назвала недалеко находившуюся пригородную деревеньку) подвезете? На автобус опоздала, – виновато оправдывалась она, как будто Арсений был ее начальником, – теперь могу на урок опоздать. А учителю это никак не позволяется, – совсем по-детски добавила она.
Женщина аккуратно и легко устроилась рядом. Молчать было неудобно, и Арсений без лишних церемоний спросил:
– Как вас зовут, может, скажете?
– Лариса.
– Сколько детей? – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у него.
– Семнадцать.
– Что?!
Она засмеялась:
– Учеников семнадцать, я в начальной школе работаю. А своя одна дочка, в техникуме учится.
– А-а-а! – засмеялся Арсений в ответ, и тут сам собой вырвался новый вопрос:
– Трудно одной?
– Что? – воскликнула теперь она. – Почему одной?.. Откуда вы знаете?
– Я в милиции работаю: обязан все в глубину видеть.
Она недоверчиво вскинула на него светлые, как родник, глаза под тонкими в разлет бровями. Арсений протянул ей свое удостоверение. Лариса посмотрела.
«Имя у вас красивое», – вдруг услышал он и спросил:
– Вы когда занятия заканчиваете?
– В четыре. После уроков я еще в группе продленного дня подрабатываю.
– Можно я заеду за вами?
Она снова тревожно глянула в его сторону.
– Так я заеду! – твердо сказал он.
Около четырех Арсений подъехал к школе. Спросил у дежурной, где найти Ларису. Постучался и зашел в класс. Навстречу удивлением и радостью засветились ее родниковые глаза. Арсений обратился к детям:
– Ребята, а можно я заберу вашу учительницу?
И вдруг услышал дружное:
– Нельзя!
– Ну?! – удивился он. – Значит, хорошая она у вас, раз не хотите отпускать?
– Хо-ро-ша-я! – почти пропели малыши.
– Вот и я так думаю, – сказал Арсений и, обернувшись к Ларисе, продолжил. – Я вас подожду! – Потом тихо добавил. – Сколько надо, столько и подожду…
Былое и думы
За окном деревенской хаты на темнеющем фиолетовом небе хитро подмигивали первые звезды. Степаныч протер глаза в надежде, что старческая пелена отступит, и он снова увидит мерцание дальних планет, но легкий туман не рассеялся. Из-за него Степаныч теперь нечасто отлучался из дома, где уже шестой год жил один. На все уговоры сына переехать к нему в город, отвечал: «Пока на своих ногах, из родной хаты никуда не двинусь. Непонятна мне ваша городская жизнь!» Сухонький, жилистый, здесь он был при деле. То у верстака рубанком стружку кучерявил, то ножовкой дзинькал. Вечером привычная усталость настраивала на отдых на скамейке у старого забора и воспоминания о былом. Взгляд его при этом был с веселой хитринкой – взгляд человека, не поддающегося превратностям судьбы. За это и любили его соседи, шли к нему про жизнь поговорить.