Когда вор начинает разбирать кровлю на клети, он произносит: “Простирали небо, яко кожу, а я крестьянскую простираю кровлю”. Спускаясь на веревке в клеть, он говорит: “Сниде царь Соломон во ад и сниде Иона во чрево китово, а я в клеть крестьянскую”. Обходя клеть, вор говорит: “Обыду олтарь твои, господи”. Увидев кнут, комментирует: “Господи, страха твоего не убоюся, а грех и злыя дела безпрестанно”. Выбрав все в крестьянском ларце, вор произносит священные слова: “Твоя от твоих тебе приносяще о всех и за вся”. Найдя у крестьянской жены “убрус” — платок, стал тем платком опоясываться и говорит: “Препоясывался Исус лентием, а я крестьянские жены убрусом”. Надевая красные сапоги, вор говорит: “Раб божий Иван в седалия, а я обуваюсь в новые сапоги крестьянские” (Русская сатира, с. 88).
Священными словами вор комментирует все свои действия до конца, пока он не уходит из дома; тем самым воровство противопоставлено священной службе.
В “Росписи о приданом” раздвоение касается только осмеиваемого мира. Сам смеховой мир как бы удвоен. Это сказывается в двойном построении фраз, в разбивке каждого стиха как бы на две половины:
Липовые два котла, да к те згорели дотла.
Сосновой кувшин да везовое блюдо в шесть аршин.
Дюжина тарелок бумажных на две солонки фантажных.
Парусинная кострюлька да табашная люлька.
Дехтярной шандал да помойной жбан.
Щаной деревянной горшок да с табаком свиной рожьок.
Сито с обечайкой да веник с шайкой.
Привычка к смеховому двоению мира приводит к тому, что даже автор смехового произведения указывается двойной — кот и кошка (Русская сатира, с. 99):
А запись писали кот да кошка
в серую суботу, в соловый четверк,
в желтой пяток, канун Серпуховскова заговенья.
Росписи слава, попу коровай сала.
Смеховой мир является результатом смехового раздвоения мира и, в свою очередь, может двоиться во всех своих проявлениях. Чтобы быть смешным, надо двоиться, повторяться.
“Смеховая работа” по раздвоению мира действительности и смеховой тени действительности (смехового мира) не знает пределов.
Обе половины могут быть равны, но могут быть и неравными: вопрос — ответ, загадка — разгадка. В этом раздвоении мира — мира и без того сниженного, смехового — происходит его еще большее снижение, подчеркивание его бессмысленности, глупости. Смех делит мир, создает бесчисленные пары, дублирует явления и объекты и тем самым “механизирует” и оглупляет мир.
***
Смех в Древней Руси был сопряжен с особым самовозрастанием темы, с театрализацией, приводил к созданию грандиозных смеховых действ — не к простому карнавалу, а к тематическому действу, в котором, естественно, постепенно утрачивалось само смеховое начало. Он порождал даже такие апокалиптические явления, как кромешный мир опричнины. Опричнина Грозного была только порождена смеховым началом, в дальнейшем она утратила его полностью. Дело в том, что смеховой мир всегда балансирует на грани своего исчезновения. Он не может оставаться неподвижным. Он весь в движении. Смеховой мир существует только в “смеховой работе”. Шутку нельзя повторять; она не может застыть, она не имеет длительности. Тот или иной смеховой мир, становясь действительностью, неизбежно перестает быть смешным. Поэтому смеховой мир, чтобы сохраниться, имеет тенденцию, в свою очередь, делиться надвое. Это раздвоение смехового мира связано с самой сутью средневековой поэтики.
Как мне уже приходилось писать1, одно из своеобразнейших явлений средневековой поэтики — стилистическая симметрия. Стилистическая симметрия восходит к поэтике Библии, в частности псалмов.
Вот примеры стилистической симметрии:
“Измий мя от враг моих,— и от всташих на мя отъими мя”.
“Избави мя от творящих беззаконье,— и от мужа крови спаси мя”.
В обеих частях каждого из этих примеров говорится об одном и том же, но в разных выражениях, в различных образах. В сопоставлении эти различия уничтожают друг друга, и остается только их самая общая и абстрактная идея.
1 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. С. 185—192. Наст. изд. Т. 1. С. 464—472.
Стилистическую симметрию нельзя смешивать с художественным параллелизмом, распространенными в фольклоре, и в новой поэзии. Параллелизм создает конкретный образ. Он способствует конкретному восприятию излагаемого. Стилистическая симметрия, напротив, имеет целью художественное абстрагирование, столь важное в создании возвышенного мира церковной литературы в средние века. Абстрагирование — непременный участник высокого стиля литературы, мира духовного. Абстрагирование — это возвышение мира, вскрытие в мире его “вечных” основ, его духовной сущности, освобождение мира от материальности, от всего временного, единичного, конкретного. Это “дематериализация” мира.