Минелла помнила каждое слово из письма, которое тетушка написала ей после того, как о смерти отца Минеллы было объявлено в газетах. От каждой фразы письма так и веяло холодом, а в постскриптуме говорилось: +++
Р.S. Полагаю, что поскольку немногие представители нашей фамилии здравствуют и поныне, вам придется переехать ко мне. Это, конечно, для меня дополнительная обуза, но мне, как всегда, придется смириться. +++
» Обуза?«
Это слово неотступно преследовало Минеллу. С гордостью, которой она раньше не подозревала в себе, Минелла отчаянно твердила, что никогда никому не будет обузой.
— Почему я должна быть кому-то обузой? — спорила она сама с собой. — Я молода, образованна и, как предполагается, умна. Должно же быть какое-то занятие, которым я могу сама заработать себе на жизнь?
Вернувшись в кабинет, Минелла вспомнила, что во время разговора с мистером Мерсером она подумала, что, когда он уедет, нужно будет вынуть из отцовского стола все личные письма и уничтожить их.
Ей совсем не хотелось, чтобы новый хозяин поместья, который купил его по весьма сходной цене да еще вдобавок и с мебелью, совал нос в дела последнего лорда Хейвуда.
Минелле было отлично известно, что в деревне, на фермах и в дворянских домах немногочисленных соседей Хейвудов об ее отце говорят либо с восхищением, завидуя его обаянию, либо с осуждением, порицая его развлечения в Лондоне.
Слухи о его связях со светскими знаменитостями рано или поздно достигали графства.
» Это их не касается!«— всегда думала Минелла.
Но сейчас она понимала, что нельзя допустить, чтобы сомнительные письма или огромные счета попали бы в чужие руки.
Любая мелочь, будь то программа бала, женский локон, лента, перчатка или надушенный носовой платочек, послужит пищей для сплетен — а сплетен о лорде Хейвуде и так ходило немало.
Когда Минелла входила в местные магазины, люди провожали ее взглядами, и она отлично знала, о чем они думают.
Когда викарий служил панихиду, в его голосе невольно проскальзывали нотки неодобрения, и от Минеллы, разумеется, это не укрылось.
Старый викарий был человек простой, но хотя он неизменно благодарил лорда Хейвуда за великодушие и готовность откликнуться на любую просьбу, все же он не одобрял образа жизни, который вел его милость после того, как потерял обожаемую супругу.
Отец Минеллы лишь рассмеялся, когда она сказала ему, что в деревне только и знают, что обсуждать городские увеселения, которые притягивают лорда Хейвуда к Лондону.
— Я рад, что дал им пищу для разговоров! — воскликнул он. — По крайней мере это лучше, чем без конца говорить о репе, брюссельской капусте, о погоде, и о том, что шпиль грозит рухнуть.
— О, неужели опять, папенька! — вскричала Минелла, зная, как много ее отец уже сделал для церкви. Любой ремонт производился исключительно на его деньги.
— Единственный способ положить этому конец, — сказал лорд Хейвуд, — это дать ему упасть. А поскольку все считают, что я тоже давно уже пал, здесь будет гармония.
Минелла улыбнулась.
— Они обожают говорить о вас, папенька, и я не представляю себе, какую тему они нашли бы вместо этого, если бы вы вдруг исчезли из их поля зрения.
Но вот он исчез, и Минелла чувствовала, что разговоры в деревне вновь вернутся к репе и брюссельской капусте.
Она села за отцовский стол и выдвинула незапертый верхний ящик.
Внутри оказалась обычная коллекция неточенных карандашей, сломанных перьев, корешков чековых книжек, погнутых монеток и даже два трехпенсовика, в которых ее отец просверлил дырочки после того, как нашел их в пудинге — на счастье, как говорила мать Минеллы.
— Я повешу их на цепочку для часов, — сказал он тогда.
Но, конечно, потом забыл это сделать.
Теперь они были тусклыми, как и пуговицы, украшающие ливреи слуг.
Предыдущий лорд Хейвуд, дядя отца Минеллы, держал трех слуг и дворецкого.
Когда отец Минеллы только приехал в поместье, у него был прекрасный управляющий, няня для дочери, камердинер и человек для случайных работ и поручений.
Этот человек уволился первым, потом — камердинер, за ним, состарившись, — управляющий, и осталась лишь няня Минеллы.
Она заботилась о своей леди Хейвуд, пока Минелла не выросла, и на ней держался весь дом. Нянюшка умерла в возрасте семидесяти девяти лет, незадолго до смерти матери Минеллы.
Минелла часто думала, что, если бы нянюшка была жива, мама не разболелась бы так сильно, потому что старушка обогрела бы дом куда лучше, чем трое ее хозяев, вместе взятые.
После смерти няни отец нанимал приходящую прислугу.
Иногда из деревни приходили и две, и три женщины, но они, хотя добросовестно относились к своим обязанностям, всегда спешили вернуться к собственному хозяйству.
Теперь прислуги в усадьбе не было вообще.
После того как умер отец, Минелла нарочно не вытирала пыль, скапливающуюся в комнатах, которые они не использовали.
Она сразу решила, что нет смысла расходовать деньги на прислугу. Можно прекрасно справиться и самой, помощь ей не нужна.
Минелла вынула из ящика все содержимое и сложила в аккуратную кучку, чтобы потом убрать в какую-нибудь коробку.
Она еще не решила, что будет со всем этим делать, но, например, серебряные пуговицы с фамильным гербом она хотела бы сохранить, а если у нее совсем не останется денег, ей бы пригодились и трехпенсовые монетки.
Наконец, убедившись, что ничего интересного для любителей всюду совать нос не осталось, она закрыла верхний ящик и выдвинула один из боковых.
Он был набит письмами.
Отец Минеллы редко отвечал на письма, но заботливо хранил их — не в качестве сувениров, а потому, что надеялся рано или поздно все же написать ответ.
Минелла принялась методично, одно за другим, просматривать письма. Очень старые и явно уже ни для кого не представляющие интереса она выбрасывала.
Открыв одно из писем, Минелла прочла: +++
Дорогой Рой!
Мы надеемся, что ты остановишься у нас, когда приедешь на охотничий бап. Сам знаешь, что только ты можешь сделать его незабываемым. Мы ждем гостей, начиная со Дня св. Панкратия, и хотим, чтобы ты тоже приехал. +++
Минелла даже не стала дочитывать до конца, а просто разорвала письмо пополам и бросила половинки в корзину для бумаг.
Почти все письма были написаны в том же духе на дорогой бумаге с оттиснутыми вверху адресами. Не имея желания копаться в личных делах отца, она начала рвать письма, не вынимая из конвертов и не читая.
Она как раз собиралась порвать последнее письмо, лежащее на самом дне ящика, как вдруг ее внимание привлекла подпись:
» Конни «.
Минелла присмотрелась внимательнее, потому что ей показалось, что она узнает почерк. Со второго взгляда она поняла, что он действительно ей знаком.
Констанция Лэнгфорд была дочерью викария из соседней деревушки.
Отец Констанции был умным, образованным человеком, достойным того, чтобы преподавать в колледже, а не хоронить себя в глуши.
Мать Минеллы попросила его позаниматься с дочерью некоторыми предметами, которые выходили за пределы компетенции бывшей гувернантки Хейвудов.
У Минеллы уходило четверть часа на дорогу до дома викария, а преподобный Адольфус Пэнгфорд требовал усердия и прилежания в занятиях.
В то время ей было четырнадцать лет, и викарий обучал ее вместе со своей дочерью, которая была старше Минеллы на три года.
Учиться вдвоем было гораздо веселее, и Минелла очень гордилась тем, что она усваивает знания быстрее Констанции.
Когда уроки кончались, Констанция, оставшись вдвоем с Минеллой, не скрывала того, что эти занятия нагоняют на нее скуку.
— Как тебе повезло, что у тебя такой умный отец, — как-то раз сказала Минелла.
— Как тебе повезло, что у тебя отец такой красивый и обаятельный! — ответила Констанция.
— Я передам папеньке твои слова, — рассмеялась Минелла. — Я уверена, он будет очень польщен.