Лифт мягко застонал, голова слегка закружилась, потом ударило под пятки войлочных туфель. Доехал.
Он вышел, шагнул вперед и сошел одной ногой в бездну — нет не в бездну, а просто вниз, на следующую ступеньку лестницы. Пришлось минутку постоять — так била дрожь.
— Правее, гораздо правее, — прошептал он и, вытянув руку вперед, добрался до площадки. Наконец он нашел скважину, сунул в нее ключ, повернул.
Ах, вот он — звук, услышать который он столь страстно мечтал вот уже столько дней, — слева, в небольшой гостиной, шуршала бумага, затем что-то легко, легко хрустнуло, как будто суставы приседающего на корточки человека.
— Вы сейчас мне будете нужны, господин Шиффермиллер, — сказал слегка неестественно звучащий голос Марго. — Вы должны мне будете помочь — все это…
Он услышал, как слева, в гостиной, щелкнула крышка запираемого чемодана. Марго удовлетворенно крякнула — ведь все-таки наконец закрылся — и певуче продолжала:
— …все это снести вниз. Или лучше позовите…
Тут голос ее как бы обернулся на слове «позовите», и последовала тишина.
Альбинус, держа в правой руке готовый выстрелить браунинг, нащупал левой косяк открытой двери, вошел, захлопнул дверь за собой и спиной прислонился к ней.
Тишина продолжалась. Он знал, что он с Марго одни в этой комнате, откуда только один выход — тот, который он заслонял. Комнату он словно видел воочию: слева — полосатый диванчик, у правой стены — столик и на нем фарфоровая балерина, в углу у окна — шкапчик с драгоценными миниатюрами, посредине — еще один, колоссальных размеров, стол, ярко блестящий и гладкий.
Выпрямив руку, он стал водить браунингом перед собой, стараясь вынудить какой-нибудь уяснительный звук. Чутьем, впрочем, он знал, что Марго где-то около миниатюр, — оттуда шло как бы легчайшее ядовито-душистое тепло, к которому примешивался аромат духов «L’heure bleu»[72]; в том углу что-то дрожало, как дрожит воздух над песком в зной. Он начал суживать дугу, по которой водил стволом, и вдруг раздался тихий скрип. Выстрелить? Нет, еще рано. Нужно подойти ближе. Он ударился о стол и остановился. Он чувствовал, что Марго сдвигалась куда-то вбок, но звука перехода он не уловил за громом и треском собственных шагов. Да, теперь она была левее, у самого окна. Если она сейчас потеряет голову, станет открывать его, закричит, это будет просто божественно — идеальная мишень. Но что, если, когда он пойдет вперед, она выскользнет с другой стороны стола? «Лучше запереть за собой дверь», — подумал он. Ключа не оказалось. (Двери почему-то всегда оказывались не на его стороне.[73]) Тогда он взялся одной рукой за край стола и, отступая, потянул его к двери, чтобы стол прикрывал его сзади. Опять тепло, которое он чуял, передвинулось, сузилось, уменьшилось. Он заставил дверь, почувствовал себя свободнее, и стал опять водить перед собой браунингом, и опять нашел во мраке живую дрожащую точку.
Теперь он двигался вперед как можно медленнее, чтобы не мешать слуху уловить каждый звук. Однажды кто-то зимней ночью, вдали от шума городского, слепец стремительный смертельный нанес удар… Он наткнулся на твердое и, держа под прицелом диагональ комнаты, исследовал препятствие рукой. Небольшой сундук. Он отодвинул его коленом и пошел дальше, загоняя невидимую добычу в подразумеваемый угол. Ее молчание сперва раздражало его, но теперь он отлично чуял ее. Это был не звук дыхания и не биение сердца, а некое сборное впечатление, звучание самой жизни, которое сейчас, вот сейчас будет прекращено. И тогда — покой, ясность, свет.
Но он почувствовал внезапно какое-то полегчание в том углу. Он повел пистолетом опять в сторону, и угол опять наполнился теплым присутствием. Затем оно, это присутствие, как бы стало понижаться, словно сбитое сквозняком пламя, оно опускалось, опускалось, вот поползло, вот стелется по полу. Альбинус не выдержал и, застонав, нажал собачку.
Выстрел расколол тьму, и тотчас после этого что-то ударило его по ногам, повалило. Он упал, запутавшись в стуле, брошенном в него. Падая, он выронил браунинг, мгновенно нащупал его, но одновременно почувствовал громкое дыхание, его ноздри уловили запах духов и пота, и холодная, проворная рука попыталась выхватить у него пистолет. Альбинус вцепился во что-то живое, и это живое существо ужасающе-истошно закричало, словно рожденное кошмаром чудовище, корчащееся от щекотки по вине другого такого же — своего двойника. Рука, в которую он вцепился, все же вырвала пистолет, и он почувствовал, как ствол вонзился в бок; и одновременно со слабым хлопком, раздавшимся, похоже, где-то в неимоверной дали, в ином мире, что-то укололо под ребро, от чего перед глазами возникло ослепительное сияние.