В фильме остроумный текст, тут, очевидно, сказалось сатирическое мастерство Михаила Вольпина и Николая Эрдмана, виртуозов отточенной репризы. Не случайно некоторые афоризмы из «Волги-Волги» прочно вошли в лексикон советских людей, раздёрганы на устные и письменные цитаты. Многие выразительно прозвучали из уст Игоря Владимировича. Это и «благодаря моему чуткому руководству», и «я на улице самокритикой заниматься не позволю», и «примите у граждан этот брак и выдайте им другой». А гениальное в своей простоте выражение «спасайся, кто может!» настолько органично перекочевало в народный лексикон, будто существовало там веками.
Своим Бываловым актёр нанёс оглушительную оплеуху бюрократизму. Даже забулдыги вроде Никеши или Тапиоки вызывали у зрителей меньше гнева, чем глупый напыщенный чиновник.
…Этот мелкий случай упоминается во всех материалах, посвящённых жизни Игоря Владимировича. Не станем отступать от традиции и здесь. «Волга-Волга» стала одним из немногих фильмов, безоговорочно принятых «кремлёвским цензором» — Сталин смотрел её бессчётное количество раз, цитировал наиболее остроумные реплики. Когда на одном из приёмов вождю представили Ильинского, он шутливо сказал: «Здравствуйте, гражданин Бывалое. Вы бюрократ, и я — бюрократ. Мы поймём друг друга. Пойдёмте побеседуем».
Долгая жизнь была уготована весёлому фильму. Каждое новое поколение радушно принимало персонажей «Волги-Волги» в свою компанию, не считая произведение устаревшим. Поэтому всенародно любимая картина до сих пор живёт полнокровной жизнью. Выпущена на дисках, показывается по телевидению, фигурирует в художественной литературе. Например, в повести Семёна Липкина «Декада» описывается, как после одного из кремлёвских приёмов члены правительства и гости стали смотреть кино. «Крайним во втором ряду, у самого прохода, сидел Каганович, около него — Сталин, далее Берия, Маленков, Молотов и прочие. Свет погас. На полотне начался фильм «Волга-Волга». Примерно в середине фильма послышался голос Сталина, весёлый, высокий:
— Сейчас он упадёт в воду.
И действительно, Игорь Ильинский свалился с палубы в воду. Сталин в каком-то неистовстве стал бить Кагановича по коленке»{120}.
Порой картина напоминает о себе в самых неожиданных контекстах, вплоть до анекдотов:
— Штирлиц, какой ваш любимый фильм? — спросил Мюллер.
— «Волга-Волга», — чуть было не выпалил Штирлиц, но вовремя спохватился и сказал: — «Баден-Баден».
Глава двенадцатая
ЭТОТ НОВЫЙ СТАРЫЙ ДОМ
Временами Ильинский напоминал себе гоголевскую Агафью Тихоновну, недовольную имеющимися «в наличии» и мечтающую о синтетическом женихе: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась».
Уже не было желания, как в юности, устраивать чехарду, то и дело перебегать из одного театра в другой. Хотелось стабильности и серьёзной работы. Поэтому Игорь Владимирович тщательно рассматривал возможные варианты, взвешивал все плюсы и минусы.
Можно было вернуться в Театр Мейерхольда, однако тот уже находился на грани закрытия, ощущение его заката сквозило в воздухе. Подворачивались и другие варианты, которые затем отбраковывались актёром. В конце концов «в финал вышли» Театр имени Вахтангова и Малый. Вахтанговский вроде бы ему ближе по духу, только тамошние главари не очень-то рьяно зазывают Ильинского. А в Малый театр пришёл новый художественный руководитель Илья Судаков. У него вполне понятное желание освежить труппу, собрать вокруг себя команду единомышленников. Творчество Игоря Владимировича он хорошо знал, пригласил его на собеседование.
15 января 1938 года Ильинский поступил на работу в Малый театр.
Критики консервативного толка встретили приход Ильинского в Дом Островского на ура. (Есть у Малого и второе неофициальное название — Дом Щепкина, это уж кому как нравится.) Безмерно влюблённый в творчество Игоря Владимировича Сергей Дурылин писал об этом, как о великом счастье:
«Среди советских актёров трудно назвать другого актёра, который испытал бы на себе в такой степени воздействие анти-реалистической режиссуры, как Ильинский: в течение 23 лет ему приходилось, в разных театрах, работать с режиссёрами различных творческих укладов, но объединённых в общем походе против реалистического театра. Талант Ильинского подобен самоцвету, который переходил из рук в руки разных гранильщиков: чем больше пробовали они на нём различные приёмы гранения, тем ярче блистал самоцвет своим природным огнём, тем сильнее проявлялась его природная самоцветность, — его подлинный прекрасный реализм. Этот живой, тёплый реализм своего дарования Ильинский всегда отстаивал и отстоял от всяких покушений режиссёров-формалистов»{121}.
Правда, в другом месте Дурылин признавал, что 20 лет предыдущей работы не прошли для Игоря Владимировича даром, а обогатили его таким опытом, от которого нельзя было отказываться. «Он сохранил меткую выразительность жеста; он сберёг богатейшую гамму движений; он ещё тщательнее разработал тончайшие средства мимики»{122}.
Сам Игорь Владимирович, заполняя 3 апреля 1942 года одну из анкет, поставил точки над «i»: «В начале работал в театрах так называемого «левого направления». В то время эти театры привлекали меня своей «революционностью». В дальнейшем, разочаровавшись в формалистическом искусстве, ушёл из театра им. Мейерхольда в 1935, а в 1938 г. поступил в Малый театр»{123}.
В колыбели сценического реализма Ильинский одну за другой получал роли в «Ревизоре» (Хлестаков), «Горе от ума» (Загорецкий) и «Лесе» (Счастливцев). В таких же спектаклях Игорь Владимирович играл прежде у «режиссёров-формалистов». Но в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Уйдя от Мейерхольда, Игорь Владимирович изменил свою манеру игры, вернее был вынужден изменить. Артист стал более традиционным, если угодно, более понятным зрителям. Подобная метаморфоза пришлась не по душе «узкому кругу» ценителей, которые не слишком одобряют официальное искусство, стремятся всячески культивировать и поддерживать в театре всё новое, необычное.
Мало того что Ильинский умело синтезировал положительные экзерсисы различных режиссёров, которые стали его «университетами», он обладал актёрской интуицией. Иногда подобное чутьё позволяет разрешать сложные или неудачно сформулированные задачи. Тут уместно вспомнить случай, который приводит в своих мемуарах критик Осаф Литовский (он, правда, часто нападал на Булгакова и стал прототипом Латунского в «Мастере и Маргарите», ну, да ладно):
«Когда-то старый, знаменитый актёр Горев ответил на вопрос Успенского, известного профессора-византолога Московского университета, восторгавшегося тонким горевским исполнением роли византийского императора, окружённого в своём дворце заговорами: «Голубчик, да это же удивительно! Когда вы входите в комнату, пятясь назад, как бы опасаясь удара в спину… Вы, наверное, много читали о византийских нравах?»
— И-и, голуба, ничего и не читал… А пячусь, да ведь как не пятиться? Кругом такая сволочь…»{124}
Так что, интуиция позволяла достичь невероятного эффекта.
Благо, в Малом театре царили нравы, далёкие от бытовавших в Византийской империи. Ильинский быстро освоился в нём, стал считать его своим домом. Корифеи труппы, игравшие там десятилетиями, поначалу настороженно отнеслись к бывшему мейерхольдовцу. Но потом увидели, с какой истовостью работает Игорь Владимирович, и постепенно ледок отчуждения растаял. Критики в основном благосклонно принимали его новые роли.
Помимо коллег у Игоря Владимировича изменились и зрители. К Малому театру с его старательно охраняемыми традициями прилип ярлык ортодоксального. Его обход новых веяний стал притчей во языцех. Да, он давным-давно укрепился в тройке зрелищных достопримечательностей Москвы. Каждый приезжий считает своим святым долгом посетить что-либо из джентльменского набора: Большой, Малый или МХАТ. Здесь собраны лучшие актёрские силы страны. В Малый можно смело идти на любой спектакль — не прогадаешь. Как может не понравиться театр, в котором последнего слугу, произносящего «кушать подано!», играет заслуженный артист республики.