Пьесу Александра Гладкова предваряет уточнение — «Героическая комедия». Тем самым автор предлагает условия, в которых следует разыгрывать придуманное им действо. То есть война понарошку, без крови и душераздирающих бабьих рыданий, что, к сожалению, сопровождает войны настоящие. Если же такая была давным-давно и её показ сопровождается хорошо знакомой благодаря радио музыкой Тихона Хренникова, песнями, забавными ситуациями, то к ней следует относиться как к игре. При такой постановке дела Кутузов тоже не должен быть насупленным, удручённым временными неудачами на фронте, маниакально думающим о том, как победить французских захватчиков. В рамках такого жанра выбор склонного к иронии Ильинского более чем удачен.
Действие «Гусарской баллады» разворачивается в высшей степени живо. Военные и партизаны поколачивают врагов отечества, одним махом всех побивахом, Шурочка Азарова и — дар драматурга нашему фольклору — поручик Ржевский тщательно скрывают друг от друга свою любовь. Только за этими событиями зрителей не оставляет мысль: а где же Кутузов? Всем уже известно, кто его играет.
Наконец, он появляется. Кутузов в фильме лишён иконописного лика. Подобрать артиста с соответствующей фактурой — это самое простое, с этого начинают. К Ильинскому тут не может быть претензий — немолодой, грузноватый. Вот командующий, развалившись по-домашнему в коляске, едет к войску. Солдаты приветствуют своего кумира восторженным «ура!». Кутузов благодарит их взглядом. Тут деликатный момент: основная (а теперь появились и другие) историческая версия гласит, что во время Русско-турецкой войны в 1774 году Михаил Илларионович в битве под Алуштой лишился правого глаза, теперь на лице повязка. На голове — парик. Второй глаз работает за двоих. Артист добивается удивительной выразительности.
Безусловно, перед нами не тот Кутузов, который на военном совете в Филях приказывает армии отступать, сдав Москву французам. Но в фильме представлен не какой-нибудь облегчённый вариант исторической фигуры. Нет, показан всё тот же фельдмаршал, просто находящийся в другой фазе.
Главное заключается в том, что этот видавший виды полководец тоже не прочь ребячиться. Он быстро раскусил, что корнет — это переодетая девушка. Ему понятны причины такого маскарада, и фельдмаршал тоже становится заговорщиком. От окружающих мотивы своего поведения пытается скрыть, лишь наедине с Шурочкой можно не притворяться. Царский адъютант, спасённый корнетом от плена, рассказывает об этом подвиге командующему, просит наградить храбреца. Кутузов собирается приколоть тому на грудь орден, однако в последний момент вспоминает, что перед ним переодетая девушка. Ему боязно ненароком коснуться её груди. Он быстро цепляет награду и отдёргивает руку.
Юная Шурочка и пожилой Кутузов ведут себя, как ровесники. Они радуются тому, что у них есть общая тайна, которую нужно скрывать от окружающих. Делают это очень искусно. Когда в комнате много офицеров, фельдмаршал, всё-таки улучив момент, незаметно подмигивает корнету и шепчет: «Девкой был бы краше»…
Небольшое отступление. Когда мой приятель, военный журналист Михаил Захарчук был слушателем Военнополитической академии, командование кооптировало его в секцию зрителей ВТО. Там, по совету Михаила Царёва, он сделал большое интервью с Игорем Ильинским и хотел опубликовать его в «Красной звезде». Электронной почты тогда не было, напечатал на машинке и принёс. Вручил текст заведующему отделом.
Тот начал читать и по мере чтения лицо его всё больше мрачнело. Михаил понял причину недовольства — газета ведомственная, а любимый артист никакого отношения к армии не имеет. Поэтому на публикацию рассчитывать не приходится.
И вдруг завотделом расплылся в довольной улыбке — это он дочитал до того места, где речь шла об исполнении роли Кутузова.
Интервью было быстро опубликовано.
Глава семнадцатая
ЗНАКОМЬТЕСЬ — ОПИСКИН
Драматург Николай Эрдман не любил писать инсценировки чужих произведений.
Когда к нему обращались с очередной просьбой о переделке того или иного произведения для постановки спектакля, Николай Робертович страдальчески морщился и тотчас вспоминал услышанную давненько историю про отказ Льва Толстого. Однажды классика попросили переложить для сцены «Войну и мир», на что граф ответил: «Если бы на таком материале можно было написать пьесу, я бы сразу её и написал».
Николай Робертович предпочитал сочинять оригинальные пьесы. Ему нравилось самому придумывать сюжеты; менять их по ходу дела, если заблагорассудится; населять героями, каждому из которых придумывать цельный характер. Да вот закавыка — как раз своих пьес у него раз, два и обчёлся. Так уж сложились обстоятельства.
Первую, «Мандат», он написал, будучи совсем молодым человеком. Она сразу оказалась в центре внимания: успешно пошла в Театре Мейерхольда, потом были другие постановки. Вторая, «Самоубийца», тоже была близка к успеху. Ею заинтересовались Станиславский и тот же Мейерхольд, да цензура не пропустила. Так она уже четверть века и лежит без движения. Над третьей пьесой, «Гипнотизёр», начал работать в ссылке, написал первую картину, потом махнул рукой — понял всю бесперспективность своей затеи. Опять в результате получится остросатирическая вещь, шансов на постановку мало. Зачем тратить силы впустую!
Там же, в ссылке, написал первую инсценировку. Это было в Томске, куда благодаря стараниям московских друзей его перевели из захолустного Енисейска. На новом месте ему удалось устроиться завлитом в местный драматический театр. К очередной годовщине Октября нужно было поставить что-нибудь революционное. Дирекция решила ставить «Мать» Горького. Кому поручить написать текст? Конечно, Эрдману. Не просить же кого-то ещё, когда в театре работает такой патентованный драматург.
С заданием Николай Робертович справился, написал. Пьесу поставили. Правда, фамилию ссыльного на афише указывать нельзя. Поэтому автором инсценировки «сделали» главного режиссёра. Эрдману от этого ни холодно ни жарко. Слава ему в данном случае нужна меньше всего. Просто выполнил порученную работу, и делу конец.
Потом приходилось интерпретировать известные произведения и для художественных фильмов, и для мультипликационных, писать новые либретто для оперетт. В общем, брался за то, что предлагали. Всё ж лучше, чем сидеть без работы. Да и лишние деньги не помешают.
Эрдман считал, что в русской литературе имеются две сложные фигуры — Иудушка Головлёв и Фома Опискин. Играть эти образы артистам чрезвычайно трудно. Ему предлагали делать инсценировки и про того, и про другого. От Головлёва драматург отказался. Когда же Министерство культуры предложило ему переложить для сцены повесть «Село Степанчиково и его обитатели», согласился. Ведь Достоевский первоначально намеревался писать на этом материале пьесу. Поэтому здесь сохранились элементы драматургического замысла. Не случайно же имелись разные театральные интерпретации этой сатирической повести.
Любая инсценировка балансирует на стыке двух видов искусств: литературы и театра, стремится совместить в себе специфику обеих составных частей. Написанная в 1859 году повесть Достоевского стала источником нескольких театральных пьес, созданных по её мотивам. Автором первой стал Станиславский, это было в 1887 году. Удачными считались работы Дмитрия Селиванова (1899) и Михаила Зацкого (1915). В 1916 году Владимир Немирович-Данченко и литератор Владимир Волькенштейн написали «Село Степанчиково» для Художественного театра. Это был последний дореволюционный спектакль МХТ.
Законченная в 1956 году пьеса Николая Эрдмана сразу была поставлена в новосибирском театре «Красный факел», и ею заинтересовался Малый театр. Фому Фомича должен был играть Ильинский. С этой ролью возникли некоторые сложности.
Дело в том, что эрдмановский вариант «Села Степан-чикова» принципиально отличался от предыдущих инсценировок.