Дело в том, что Алисов заставлял нас петь в строю. У него был свой репертуар, который он принудил нас заучить и исполнять. В основном, это были песни о казаках и танкистах. Каждому из нас, по очереди, он приказывал запевать. Я не могу утверждать, что среди нас были кандидаты в Шаляпины, но, с Божьей помощью, ребятам удавалось в ритме выкрикивать слова. Когда дошла очередь до меня, я предупредил Алисова, что меня, как вокалиста, надо использовать только в бою, чтобы деморализовать противника, а своих надо щадить. Дело в том, что я обладаю полным отсутствием и слуха, и голоса. Если отталкиваться от поговорки «Ему медведь на ухо наступил», то на моём ухе медведь танцевал вприсядку. Но взводный не внял моему предупреждению, и я запел. Естественно, это была не песня, а вой раненного шакала. Ребята умирали от хохота и подтягивали такими же дурными голосами. Алисов был в ярости, он не сомневался, что это я над ним специально издеваюсь – в результате ещё два наряда в сортир, которые, как и предыдущие, были заменены нарядами на кухню.
Текст песни, которую мы тайком разучивали, я помню, потому что, спустя годы, на каждой встрече выпускников нашего курса, в любом, самом шикарном ресторане, мы обязательно её пели:Вот студенты идут,
На плечах у них скатки,
Карабин на ремне, карабин на ремне,
Бьют по жопе лопатки.
А Алисов кричит:
«Поднимай выше ногу!
И равненье держи, и равненье держи!»
Он кричит всю дорогу.
Но осталось семь дней (шесть дней, пять дней и т. д.)
Мы опять будем дома,
Снова вместе пройдём
Стороною знакомой,
Лишь на пристань ступив,
Мы направимся прямо,
Без команды «кругом», без команды «бегом»
К ресторану «Динамо».
А Алисов пускай
Всё кричит «Выше ногу!»,
Мы забудем его
За вином понемногу.
А пока мы идём,
На плечах у нас скатки,
Карабин на ремне, карабин на ремне,
Бьют по жопе лопатки.
Эта песня была нашей местью Алисову за все его издевательства, вернее, не сама песня, а время и место её исполнения: к концу занятий состоялся смотр, на который прибыл и полковник Тык, и местное командование. Они стояли на скамейках, составленных вплотную друг к другу, а все взводы, печатая шаг, с песней, маршировали мимо.
– За-пе-вай! – скомандовал Алисов, когда до импровизированной трибуны оставалось метров сто. И мы запели, все, хором, чтобы не было запевалы-инициатора:
«Вот студенты идут, на плечах у них скатки…».
Алисов, ожидавший песню про очередного казака, испуганно заорал «Отставить!», но мы продолжали: «…Карабин на ремне, карабин на ремне, бьют по жопе лопатки».
Полковник Тык, сообразив, что происходит что-то неладное, тоже скомандовал: «Отставить!». Но и это не помогло, мы продолжали с воодушевлением орать, выплёскивая в этой песне всю свою ненависть к нашему взводному: «…А Алисов пускай, всё кричит «Выше ногу!», мы забудем его за вином понемногу…» .
Был страшный скандал, пытались выявить зачинщиков, естественно, безрезультатно, а Алисов за этот смотр получил отрицательную оценку и большие неприятности по службе, чего мы и добивались – боевая задача была выполнена. Но поскольку и Алисов, и Тык не сомневались, что автором песни и инициатором бунта был я, характеристику мне написали ужасающую.
После четвёртого курса состоялись ещё одни армейские сборы. Когда мы начинали учиться, полагалось выезжать два раза на сборы, после второго курса и после четвёртого, по двадцать дней. Потом был приказ отправлять студентов в военные лагеря только один раз после четвёртого курса, но уже на месяц. Нам не повезло, мы попали во временную «вилку» и пришлось «отслужить» и двадцать, и тридцать дней.
На сей раз, нас загнали в Краснодарский край, в станицу Кореновскую, там располагался строительный батальон, и нас прикомандировали к нему. В этом батальоне служили либо штрафники, либо те, кто отказывались идти в армию, кого поймали и мобилизовали принудительно. Поэтому оружие им не доверяли и гоняли только на строительные работы. Лагерь располагался в степи, километрах в пяти от станицы. Мы, все сорок человек, спали в одной казарме на двухъярусных койках. Был июль, жара доходила до сорока градусов, воду привозили в цистернах. Во время марш-бросков несколько ребят упали от перегрева с приступами эпилепсии – их отправили обратно в Киев. В казарме было так жарко и душно, что пот иногда проступал сквозь матрацы. После каждого марша по степи на гимнастёрках выступала соль, они белели, твердели и становились похожими на кольчуги.