«Альбатрос» вышел из пикирования и стал уходить вверх, но его место заняли три других самолёта. Вниз летели гранаты, грохотали пулемёты, кося поляков, словно спелые колосья. Лошади, впервые услышавшие взрывы и рёв авиационных моторов, не слушали всадников и становясь на дыбы сбрасывали их прямо под копыта. Дикий визг и ржание неслись из свалки, всё заволокло пыльным облаком, из которого время от времени вырывались одиночные кони и неслись, куда глаза глядят. Вот один из улан пытается сорвать с плеча карабин, но лошадь скидывает его с себя и он падает прямо под копыта несущегося позади жеребца со сбившимся на брюхо окровавленным седлом. Это ерунда, что лошадь никогда не наступит на лежащего человека! Обезумевший конь со всего размаха ломает упавшему на живот позвоночник. Короткий хруст, не слышимый во всеобщем грохоте выстрелов и взрывов, в рёве моторов. Ещё один улан пытается подняться с земли и попадает под страшный удар задних ног непрерывно лягающейся лошади, по всей видимости, раненой в круп. Железные подковы вминают лицо внутрь черепа, брызгает кровь в разные стороны. Пуля авиационного пулемёта попадает одному из беглецов в грудь, и пика, которую тот сжал в смертной судороге, входит в спину блестящему офицеру, пытающемуся запрыгнуть на случайную лошадь. Ещё один улан поднимается с земли, сброшенный обезумевшим конём, и в этот миг возле него взрывается сброшенная с «Альбатроса» граната… Это, конечно, не бомба, но несчастный хватается за распоротый живот, пытаясь удержать выскальзывающие зелёные внутренности. И в этот миг чей-то конь перебивает толстую кишку с желтоватыми прожилками, лежащую на земле прямо на глазах раненого. Из неё выливается съеденное накануне, растекаясь грязной коричневатой лужицей…
Лотар завалил машине крен, всматриваясь в огромное пыльное облако, накрывшее всё вокруг. Давно он не получал такого наслаждения от полёта! Как раз на кучу обезумевших поляков, в которую превратился эскадрон, пикировал Герман. Вот на кончиках его пулемётов затрепетало неяркое пламя, а по земле побежала цепочка фонтанчиков пыли, прерывающаяся, когда пули попадали в людей или животных. При желании можно было рассмотреть, как свинец вырывал клочья мундиров, как брызгала кровь, как летели на землю мёртвые и раненые. Что это? Геринг выставил из кабины тупой ствол своего оружия и вёл непрерывный огонь, добавляя к пулёметам ещё и «МП-18». Наконец, пилот увёл машину вверх, и вниз скользнул крутившийся напротив Удет, продолжая штурмовку. Германские лётчики заходили крест накрест, сбивая поляков в кучу и не давая им разбежаться. Большинство всадников уже лежало на земле либо убитыми, либо сброшенными своими конями, которые сбились в табун потерявших от страха всякий рассудок животных. Поэтому германские пилоты старались ещё и гонять этих животных так, чтобы они каждый раз прорывались сквозь своих бывших наездников, внося свою лепту убийств и увечий. И это немцам вполне удавалось…
Удет взглянул на контрольный пузырёк топлива — пора возвращаться… Завалив машину в иммельман он помахал остальным рукой и повёл крохотную эскадрилью назад. Едва пропеллер перестал вращаться, как он лихо спрыгнул на землю и показал стоявшим в отдалении офицерам, с нетерпением ждущим его доклада, большой палец. Те сразу расслабились, что было видно по немного обмякшим фигурам.
— Господа, всё в порядке. Там сейчас КАША…
Стоны и вопли неслись из Варшавы. Как обычно, ясновельможные паны привыкли попадать мордой в грязь. Это всегда было закономерным результатом их самостоятельной политики. И так же привычно винить во всех своих неудачах шпионов, москалей, германцев. Мгновенно вспыхнули стихийные погромы русских, малороссов, немцев. Но так же быстро и прекратились. Передовые отряды Первой конной армии Шкуро обнаружили заваленный трупами маленький городок под Львовом, когда-то населённый малороссами. Рассвирепевшие от увиденного, казаки согнали всех поляков и евреев в округе и подвесили на просушку мужчин. Женщин выпороли шомполами, а затем отправили навстречу жолнежам с предупреждением, что за каждого убитого славянина будет вешаться десять поляков и евреев. Гонористые поляки пытались ещё что-то изобразить, но сионистские деятели этим очень обеспокоились: такое радикальное сокращение своих единокровных братьев пришлось им не по вкусу. Поэтому еврейские кагалы приложили всё своё усердие для того, чтобы данные эксцессы более не повторялись.
Через несколько дней части капитана фон Штеннеса вместе с присоединившимися к ним запоздавшими четырьмя полками встали на подступах Варшавы. С другой стороны их приветствовали конники Шкуро, Аненнкова, Котовского. На совместном совещании командиров обоих народов был выдвинут ультиматум правителям Варшавы, требовавший выдачи виновных в развязывании войны, а также возврата переданных Польше германских и российских земель. Но тут случилось, как потом говорили сами пшеки: Чудо на Висле. Встревоженная Антанта пригрозила масштабным вторжением в Германию, на что командующий русскими частями Лавр Георгиевич Корнилов заявил:
— Попробуйте.
Дипломаты опешили. И одумались. Они поняли, что части Корнилова не подчинятся своему правительству и уничтожив Польшу придут на помощь немцам. Запасов для этого, оставшихся после той войны хватало с избытком. Снова же воевать так, как в Мировую Войну, желающих не было. Тем более, что на горизонте маячил экономический кризис. Да и не готовы они были. Резко против выступила Америка, лишавшаяся европейских денег. Тем не менее, Антанта смогла надавить на продажных демократов, пообещав им очередной заём на кабальных условиях. Керенский согласился. Корнилову пришлось уступить нажиму, но всё же Лавр Георгиевич добился, что Франция отказалась от каких-либо претензий на Рурскую область. Дано было согласие и на выселение силезских поляков с территории, отошедшей к Германии. Большего ему, несмотря на все старания, добиться не удалось… Тем не менее, когда германские добровольцы вернулись в Германию население встречало их как героев. Недовольны остались только пилоты, принимавшие участие в боях с поляками. Их самолёты пришлось сжечь. Зато через год под небольшим русским городом Липецк появилась новая авиашкола, которую так и назвали: Липецк. Один из курсантов звался Герман Геринг…
Красногвардеец Алексей Ковалев. Ярославль. 1923 год.
Ярославль просыпался приветствуемый ревом заводских гудков. С рабочих окраин потянулись бесконечные колонны двуногих муравьев. Тяжело шагая, сунув мозолистые руки в карманы измасленных тужурок и пиджаков или за пояса выцветших косовороток, чуть горбясь, ежась от утренней прохлады, шли рабочие заводов Нобеля и Дукса, резинщики с «Треугольника» и металлисты с казенного, брели каменщики и кузнецы, железнодорожники и мукомолы. Это двигалось одно из подразделений великой армии труда, строители и созидатели всего сущего.
Но сегодня они шли не на труд. Вот уже неделю как в городе идет тихая, незаметная простому глазу работа. То в одном углу, то в другом, то в цеху, то на улице собираются группки рабочих. Перешепчутся о чем-то — и нету их. Милиционеры, постовые да участковые, кабы заметили — сказали бы: «Дело-то не чисто. Не иначе, как к стачке или того хуже — к бунту собираются.» Но не видели того милиционеры, а кто и видел, так внимания не обратил. А зря…
Вот взметнулось внезапно над одной группой красное знамя, вот над другой, вот затянул кто-то «Варшавянку»:
А в другом уже запели:
И мелькают уже то там, то тут винтовки с красными флажками. Плотнее сбиваются толпы, тверже идут. Грузовики вдруг появились. И телеги. С них оружие раздают: «Разбирай, товарищи!» Заметили постовые милиционеры, да поздно уже. Только свистни — тут тебе и конец придет. И бежать не вздумай: хорошо, коли в спину только булыжник кинут, а то ведь и выстрелить могут… Вот и стоят милиционеры, смотрят мимо, а сами в душе Богу молятся: «Господи, пронеси! Господи, не допусти!»…
А толпа уже на отряды разбиваться стала. Кто-то на заводы, на фабрики пошел: администрацию громить, у инженеров-кровопийц и мастеров-иуд ответ за весь трудовой люд спрашивать. Кто в город отправился: к Городскому Совету, к Управлению милиции, к банкам да конторам — потрясти гадов, хозяев да купцов. А кто и обратно к окраинам сворачивает: с лавочниками да с казарменными начальниками расквитаться. И все организовано, расчётливо: три отряда туда, два отряда — сюда… «Эй, товарищи, с «Нобеля» есть кто? Ведите туда еще сотню!»