Через минуту он был надежно связан.
В углу сеней я заметил погреб.
— Открывай, живо!
Связанный, бесчувственный Коська полетел вниз.
— Теперь полезем снова на чердак, — сказал я.
Не успели мы подняться, как грохнул орудийный выстрел. За ним последовали один за другим еще несколько выстрелов, и потом все слилось в сплошной гром.
— Начинается, Семен! Начинается! — сказал я, прижимая к себе храброго мальчика.
— Конец им, гадам, — ответил он.
В селе послышались крики, беспорядочная стрельба. Лежа на чердаке, мы наблюдали за входом в сени. Но вблизи никто не появлялся. Артиллерийский шквал все усиливался, стали отвечать и немецкие орудия. Вся изба, как говорят, ходуном ходила.
Перед рассветом мы услышали торопливые шаги: кто-то бежал к нашему дому. Громко стукнули каблуки на крыльце.
Дверь распахнулась, в избу вбежали двое немцев. Что они делали в избе, неизвестно, но минут через пять вышли. Каждый из них нес по мешку.
Я не удержался от соблазна, быстро спустился по лестнице в сени, выбежал на крыльцо и бросил вдогонку немцам гранату. Взрыв! Оба фашиста упали и остались лежать в снегу.
Противник отступал. Это — несомненно. Мы с Семеном, соблюдая осторожность, пошли в сторону передовой, стараясь держаться около домов. Где-то близко стрелял пулемет: его огнем немцы прикрывали отход.
За одним из домов я заметил двоих солдат, прижавшихся к станковому пулемету.
— Дай мне автомат, а сам спрячься здесь, — сказал я Семену.
Осторожно пополз я вдоль двора и притаился за сугробом. Пулеметчики были метрах в пятнадцати от меня. Последнюю гранату бросать в них было жалко. Я прицелился из автомата и дал короткую очередь. Пулемет замолчал.
Но тут же мы увидели еще десятка два немцев. Они шли нам навстречу. Отступать или прятаться нам было поздно: мы были замечены.
Я бросил в немцев гранату и залег.
— Ползи во двор, — приказал я Семену.
Но немцы торопились. Уцелевшие от осколков бросились бежать. Не зная, что нас всего двое, они решили не вступать с нами в бой и прорваться к своим. Я послал нм вдогонку несколько пуль из автомата, но вдруг почувствовал тупой удар в коленку. Ощущение было такое, как будто мне ударили по ноге тяжелой кувалдой. Малейшее движение вызывало нестерпимую боль.
Семен подбежал ко мне.
— Вы ранены?
— Да, Сема!
Что же делать?
Помоги мне добраться до сарая.
Опираясь на мальчика, я со стоном дотащился до ворот.
— Вы здесь простудитесь, — сказал Сема. — Идите лучше в избу.
Я согласился с мальчиком. Перетаскивая меня через порог, Сема споткнулся и охнул. Я упал на него.
— Что с тобой, Сема? — спросил я.
— Наверно, ногу вывихнул, — ответил он, морщась от боли.
Так мы и остались с ним лежать. Оба беспомощные, но неунывающие. Только вечером нас обнаружили наши солдаты. Мы им рассказали о Коське. Его вытащили из погреба и отправили в штаб, к следователю.
Мой храбрый Семен вернулся к матери, а меня отвезли в госпиталь.
— Вот и все, — сказала пионервожатая и положила тетрадь на стол. — Хотя есть еще приписка полковника. Послушайте.
Медленно, с особым выражением вожатая прочитала:
— «Вот вам, ребята, пример храбрости, подлинного героизма. О подвигах моего друга никто не знал, и он никому, кроме меня и сержанта, не рассказывал о них. Он и сейчас скромен. Уважайте, любите его и учитесь у него жить. Он около вас всегда».
— Около нас? — удивились ребята. — Кто же это?
— А я давно догадалась! — вскочила Катя Глухова. — Ребята, да это, знаете, кто? Это… это наш Яков Максимыч.
