Первым определяющим преимуществом класса менеджеров является его изученная безместность. Ключевой особенностью управленческой меритократии является ее мобильность и взгляд на места как на нечто непостоянное. Существует огромный режим тестирования и оценки для выявления управленческих талантов в любой точке земного шара, извлечения человеческого сырья из любого произвольного места, где оно родилось и выросло, доработки этого сырья в элитных учебных заведениях и внедрения его в глобальную экономику в ключевых городских центрах, которые становятся магнитами для доработанного продукта. Как показал опыт COVID-19, эта работа может быть выполнена практически в любом месте, и часто через экран и беспроводной доступ, что делает связь с любым конкретным местом непрочной и пересматриваемой. В то время как те, кого считают "основными работниками", все больше напоминают класс крепостных, либеральные аристократы живут выше и вне чумы, часто поддерживая экономические остановки и закрытия, которые их практически не затрагивают. Поскольку их работа активно стремится выйти за пределы произвольных географических границ, их обитатели стали наиболее критично относиться к любой остаточной форме "национализма" как к форме былых предрассудков и фанатизма, скорее поддерживая и продвигая проект глобализма и безграничности, который служит ключевым экономическим преимуществом для людей с крайне униженным набором навыков. Его политическое сотрудничество с иммигрантами и беженцами, которые также стремятся к мобильности, предлагая управленческой элите постоянный приток дешевой прислуги, служит пеленой эгалитарного самодовольства и соответствующего осуждения рабочего класса, выступающего против урезания труда и заработной платы.
Во-вторых, управленческая меритократия основывается на предположении, что прошлое в значительной степени не имеет значения и даже является помехой для развития абстрактной экономики, основанной на манипулировании информацией, данными и символическим анализом. Культурные формы и практики, которые часто являются носителями традиций и памяти, должны быть вытеснены - здесь ключевым моментом является безместность, - и вместо них культура восстанавливается в виде потребительских товаров и опыта. Оторванная от более широких континуумов и контекстов смысла, культура лишается того, что Филип Рифф называл "интердиктами", и скорее переупаковывается посредством коммодификации. Управленческая элита, пожалуй, первый правящий класс, который активно отвергает обращение к общему колодцу общего опыта и практики, предпочитая калейдоскоп быстро меняющихся и временных ориентиров, чье значение истекает с их запуском. Это цивилизация, чья общая культура состоит из мемов - искажение не только слова, но и первоначального понятия "мимесис", в котором то, чему подражают, теперь так же несущественно, как и имитация.
Последней определяющей чертой этой новой элиты является почти полное отмежевание нового класса от низших и рабочих классов. Образовательное и географическое разделение является заметной чертой нового правящего класса, поскольку образование обеспечивает как экономические средства, так и психические способности, чтобы ориентироваться в дороговизне и нестабильности отношений современной городской среды. Рабочий класс, напротив, часто полагается и предпочитает более плотную паутину связей в своем родном сообществе, считая, что трудно - даже немыслимо - делать ставку на экономические преимущества в другом месте. Хотя правящий класс часто считает тех, кто не покинул родные места, отсталыми и прихотливыми, образ жизни и опыт правящего класса в различных глобальных городах сами по себе удивительно прихотливы, избирательно "мультикультурны" с теми, кто разделяет антикультуру элиты и отмечены успешным ограничением контактов с низшими слоями населения операциями в сфере обслуживания, домашней работы, ухода за детьми и подобных "обслуживающих" отраслях. Описанный французским географом Кристофом Гийюи как правящий класс, заключенный в "новые цитадели", его обитатели занимаются "самосегрегацией" посредством "единого стиля мышления и речи". Его жители пользуются монополией на преимущества глобализации, прикрывая свои привилегии "фиговым листком разнообразия". Они стремятся изобразить свою приверженность "фальшивому эгалитаризму", а на самом деле считают "новых древних", живущих на "периферии", «отсталыми, неквалифицированными, слабоумными». Со своих командных высот, обеспеченных богатством и статусом, их кажущаяся открытость на самом деле скрывает обратное: "Общество, которое воображает себя открытым миру, на деле оказывается прямо противоположным". То, что Гийу описывает как социологическое состояние Франции, сегодня справедливо почти для всех развитых либеральных стран. Мы все чаще принимаем как должное, что в каждой западной стране есть просто определенные части, которые являются (если использовать американскую терминологию) "красными" и "синими", все чаще обозначая сегодня районы, в которых преобладают сельские или постиндустриальные ландшафты, по сравнению с "новыми цитаделями", в которых преобладают процветающие городские ядра и близлежащие богатые пригороды, предпочитаемые управленческими меритократами.