— Ну вот! — Фрол был доволен произведенным на нас впечатлением, и угадывая мой очередной вопрос, активно замотал головой, — о цене не беспокойтесь, серебрение не такая уж дорогая услуга, ею уже и не пользуются, устарела. Это от дядюшки покойного набор необходимых солей остался.
Находится в ювелирной мастерской в одиночестве оказалось довольно неприятно. Фрол выдал мне брелок с тревожной кнопкой, научил пользоваться отпирающим устройством, велел смотреть в монитор, прежде чем открыть и исчез, прихватив с собой Димку.
Часть 28
Прежде всего я начиталась о способах серебрения и успокоилась. Серебрение, это не родирование, покрывать латунь металлом, родственным платине, это как-то не комильфо, как говорит уважаемая Анна Петровна. Надо будет найти способ отблагодарить Фрола за красивый поступок, жизнь подскажет как, нужно только подождать. А затем я пропала, потому что гравировка под микроскопом — это уникальный опыт. Благо, подходящих отходов, подготовленных для переплавки, хватало для экспериментов, но время, всё равно тянулось немилосердно, почти как в больничной палате. Оказывается, я разучилась долго пребывать в одиночестве, вот ведь, раньше меня оно не тяготило, а после того как сорвалась свадьба, даже стало желанным.
От нечего делать немного почитала очередную ерунду про эльфов и увлеклась эскизированием эльфийского лука, образчики которых доводилось видеть в торговых рядах, да и в оружейной при Академии. Как же злили тогда эти занятия, которые были призваны дать практикующему магу возможность оценить вероятного противника. Виды клинков, арбалеты и луки, как мне это не нравилось! Но что поделаешь, традиции. Наш оружейник, гном-полукровка говорил мне ехидненько:
— У тебя выжить в бою только один шанс, детка, насмешить противника и удрать. — И заставлял тренироваться в стрельбе из рогатки, а руну, которой ты противника одарить хочешь, сама, мол, придумаешь. Кто бы мог подумать, что я буду нежностью вспоминать мастера Рвирса, хотя навык этот мне так, слава всем богам, и не пригодился. Но руну, мы с моим наставником, магистром Найветином всё-таки придумали, смысл её сводился к фразе “не обращай внимания, забудь”.
Щёлкнули замки входной двери, немного меня напугав, но из приёмной раздался голос Фрола. Рано они что-то, я настраивалась ещё часа на два одиночества, если только не зайдёт потенциальный клиент. Радостная улыбка померкла при виде грязного и оборванного Димки. На скуле уверенно расцветал синяк, губа разбита, руки в царапинах, на костяшках ссадины, но глаза весёлые и вид, в общем-то, довольный. Глубокий вдо-ох, как учила бабушка, и на выдохе, тихо и внятно:
— Как твои рёбра? Швы не разошлись? — Только бы сдержаться, не вскочить и не начать ощупывать, очевидно же, что это лишнее, но какой-то внутренний бес толкал схватить, обнять, закрыть собой. Сдержаться помог Фрол.
— С ним всё хорошо, Эля, мы были в травмпункте. Ни переломов и сотрясения, не пугайтесь, всё хорошо. Правда.
Всё-таки не выдержала, подошла, обняла осторожно, боясь причинить боль. Димка прижался сам, сильно. Вот оно, моё не-одиночество, сопит мне куда-то под ключицу, весь из себя такой довольный, улыбается. Сумасшедшее обаяние у парня, вот я уже и успокоилась. Магия какая-то, пришла забавная мысль.
— Ой, мам-Эля, ну вот, запачкал тебя! — Ребёнок нехотя отстранился, я его понимала, сама росла недоласканной.
— Так что там с травмами Фрол, — спросила, целуя сына в макушку, не позволив ему отойти, — и вообще, что произошло?
— Подрался, как и положено порядочному пацану его возраста. — Хотелось съязвить, дескать, это всё объяняет, но стало вдруг неловко за свою горячность, видно же, что мужик переживает.
— А почему не переоделись?
Фрол потёр лицо не очень чистыми руками и заговорил покаянным тоном:
— Виноват, Эля, не усмотрел. Димка помог мне одну железяку приварить, кстати рука у него твёрдая, клещи держал — любо-дорого. Дальше болгаркой надо было — зачистить. А это пыльно очень, вот и спровадил его на улицу, чтоб пылью да окалиной не дышал, там у меня лавочка в тенёчке имеется. К нему местные и пристали.
Вот с чего бы, спрашивается, местным приставать, никогда не пойму эти самцовые заморочки. Не оборотни вроде.
— Ну мам-Эля, — возмутился ребёнок, верно разгадав мой невербальный посыл, — я сижу себе в телефоне играю, подходят трое, такие же пацаны, и давай задирать: да кто тут у нас такой апельсиновый, да не, не апельсиновый, а вовсе тыква; да зачем мне такой телефон, дураку рыжему; да, глядите, он ещё и браслетку натянул серебряную. Девайс, говорят, шибко дорогой, сразу найдут, а вот браслетка, дескать, им точно сгодится. Ну я телефон-то отложил, дождался, пока первый замахнётся, чтоб самому не начинать, хотя знаю таких, когда кучей, обязательно полезут, ну и вдарил.
— Я выскочил, — продолжил повествование Фрол, — когда визг услышал, как раз болгарку выключил, а там трое на Димку наседают, уже почти повалили и девчонка какая-то стоит в пяти шагах и визжит как резанная, хотя её никто не трогает.
— Ага, дядя Фрол как гаркнет, я аж присел. Тут мне на губу и навесили, но это ерунда. Бывало и хуже.
Уж я-то знаю, как у тебя бывало, милый ты мой, прострелило душу непривычной жалостливостью.
— Ну, мам-Эля, ну мамочка, ну не плачь. Я им знаешь, как навалял, им ещё крепче досталось!
— И вправду, Эля, не стоит плакать, — Фрол беспомощно и неловко пытался меня успокоить, даже стыдно стало своей сентиментальности.
— А что за девочка там была? — ну не молчать же в самом деле, надо отвлечься, а то в голос реветь начну.
— О! — Фрол в восторге закатил глаза.
— О! — Вторил ему Димка, — эта…эта… — слова, видимо, никак не находились, — эта штука…меня так спасала. Визжит, значит, чтоб внимание привлечь, а сама на телефон снимает, обещала видео прислать. Сказала, что если их мамаша скандалить примется, чтоб запись участковому показали.
— Ничего не понимаю, какая мамаша, какой участковый?
— Да Димка, похоже, там кому-то зуб выбил, походу, брату этой девочки. Она за ним следила зачем-то, — старший и младший переглянулись и синхронно пожали плечами, — вот и оказалась в свидетелях. А про мать я и сам не понял. Шпану разогнал, кузню закрыл и мы в травмпункт поехали. Вот, Эля, врач справку о побоях написал, на всякий случай, — и суёт мне невзрачную бумажку, на которой красуются несколько печатей, одна из них треугольная, знакомая по документам из больницы.